Царица Пальмиры - Бертрис Смолл

Ее глаза напоминали серьге камни. Когда они смотрели на него, в них не отражалось никаких чувств.

— У… Тебя… Нет… Милосердия? Странный человек!

— А ты был милосерден по отношению к моей дорогой маме? Глаза девочки вспыхнули ненавистью.

— Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!

В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. «Интересно, — думал он, — теперь, когда он уже знает свою судьбу, сделал бы он снова то же самое или нет?»И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.

— Все женщины… умоляют… Когда они под мужчиной. Разве… Твоя мать… Никогда… Не говорила тебе… об этом?

Зенобия отвернулась от него и стала смотреть на пустыню, не поняв до конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее весело горели золотистые бивачные костры, а звезды глядели вниз в серебристой тишине.

— Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть это! — спокойно произнесла она. Винкт Секст слегка кивнул головой. Конечно, он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя она всего-навсего девочка.

— Я сделаю все… что в моих силах… чтобы доставить тебе удовольствие… — сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.

После этого впал в беспамятство.

Когда он снова открыл глаза, вокруг уже стояла кромешная тьма, которую рассеивал лишь свет бивачных костров. Девочка все еще сидела возле него, неподвижная и настороженная. Он снова потерял сознание и очнулся, когда наступил рассвет. Его тело терзала мучительная боль. Он знал, что смерть уже близка.

Узкие рубцы на спине ночью загноились. Тысячи муравьиных укусов непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на руках и ногах уже высохли и болезненно врезались в его лодыжки и запястья. Горло так пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось все выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал глаза. Он слышал, как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы, стонали и взывали к своим богам и матерям. Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на них, но это ему не удалось. Он был широко распластан на песке и стянут путами. Даже самое незначительное движение невозможно.

— Пятеро уже мертвы, — злорадно произнесла девочка. — Вы, римляне, не слишком сильны. Бедави жили бы по крайней мере три дня.

Вскоре стоны прекратились, и ребенок объявил:

— Ты остался один, римлянин, но могу сказать — ты недолго протянешь. Твои глаза покрыла молочная пелена, а твое дыхание затруднено.

Он знал, что она говорит правду, он уже чувствовал, что его дух силится покинуть тело. Он устало закрыл глаза и вдруг снова очутился в лесах своей родной Галлии. Высокие зеленые деревья грациозно взмывали в небо, их ветви колебал легкий ветерок. Перед ним расстилалось прекрасное и прохладное голубое озеро. Он чуть было не вскрикнул во весь голос от радости, и его губы прошептали слово «Вода!»

— Нет никакой воды!

Голос девочки безжалостно ворвался в видение, и он открыл глаза, но увидел только жаркое, пылающее солнце. Это уже слишком! Ей-богу, это уже слишком!

Винкт Секст открыл рот и завыл от безнадежного унижения и боли. Звуки победоносного детского смеха — вот последнее, что он услышал. Эти звуки дразнили его, пока его душа летела прямиком в ад, в то время как тело стало частью пустыни.

Зенобия встала, пошатываясь, так как ноги одеревенели. Она просидела возле Винкта Секста более восемнадцати часов, и все это время не ела и не пила. Вдруг ее подхватила и подняла вверх пара сильных рук, и она заглянула в восхищенное лицо своего старшего единокровного брата Акбара. На его коричневом от загара лице сверкали белые зубы.

— Ты — настоящая бедави, — сказал он. — Я горжусь тобой, моя маленькая сестричка! Ты вынослива, как воин. Я готов сражаться бок о бок с тобой в любую минуту!

Его слова приятно ласкали слух, но она только спросила;

— А где отец?

Ее голос неожиданно стал совсем взрослым.

— Наш отец уехал, чтобы похоронить твою мать с тем почетом и достоинством, которые она заслуживает. Ее положат в могилу в саду возле дома.

Зенобия удовлетворенно кивнула и сказала:

— Он умолял, Акбар, в конце он умолял так же, как вынудил умолять мою мать!

Она сделала паузу, словно обдумывая все это, а потом тихо произнесла:

— Я никогда не стану никого умолять, Акбар! Что бы ни случилось со мной в жизни, я никогда никого не буду умолять! Никогда!

Акбар обнял девочку и прижал ее к своей груди.

— Не говори «никогда», Зенобия! — мягко предостерег он. — Жизнь часто играет с нами странные шутки. Ведь боги, как известно, капризны и не всегда добры к нам, смертным.

— Я никогда не буду умолять! — твердо повторила она. Потом нежно улыбнулась своему брату и добавила:

— А кроме того, разве я не любима богами, Акбар? Они всегда будут защищать меня!

Оденат, князь Пальмиры, сидел верхом на коне и наблюдал за маневрами военного корпуса бедави, состоявшего из всадников на верблюдах. Воины из этого корпуса были великолепно обучены и под руководством своего предводителя выполняли маневры исключительно хорошо. Князь обернулся и сказал своему гостю:

— Ну, мой кузен Забаай, если все твои войска так же хорошо обучены, командиры столь же умелы, я предвкушаю тот день, когда смогу выгнать римлян из моего города.

— Да исполнят боги твое желание, мой господин князь! Слишком долго уже висит на наших шеях золотое ярмо, и с каждым годом римляне забирают себе все больше и больше из тех богатств, что идут к нам из Индии и Китая. Мы дошли до нищеты, пытаясь насытить их алчный аппетит.

Оденат кивнул в знак согласия и сказал:

— Ты представишь меня командиру твоего корпуса? Мне хотелось бы поздравить его.

Забаай спрятал улыбку.

— Разумеется, мой господин!

Он поднял руку, подавая сигнал, и кавалерия на верблюдах унеслась в пустыню. Потом воины повернули, помчались обратно и остановились как вкопанные перед князем и своим предводителем.

— Князь хотел бы высказать тебе свое удовлетворение, командир! — сказал Забаай.

Командир корпуса соскользнул со своего верблюда и изящно поклонился князю.

— Вы отлично руководите своими людьми, командир! Надеюсь, мы когда-нибудь поездим вместе.