Эмир Кустурица. Автобиография - Эмир Кустурица

Разумеется, он имел в виду дикторов и прочих журналистов, которых называл башковитыми. Мне казалось странным, что мой отец злится на гостей, поскольку он всегда любил компанию. Впоследствии я понял, что телепередачи стали для него удобным предлогом, чтобы вспылить, вырваться из дому и закончить вечер где-нибудь в кафе.

* * *

Квартал Горица расположен на холме, возвышающемся над Сараевом. Здесь живут в основном цыгане, которых в городе называют индейцами или черными. С высоты горы Требевич кажется, что Горица лежит на земле. С улицы Тито ее не видно вообще. Если смотреть с Центрального вокзала, создается ощущение, что она парит в воздухе. На этот вокзал мы с Ньего и Пашей ходили курить. Мы дожидались момента, когда поезд трогался с места, и стопкой газет шлепали по голове печальных пассажиров, которые высовывались из окон для последнего прощания со своими родственниками и друзьями. Раздавался забавный звук, и их настроение тут же менялось. Родственники и друзья не могли нас поймать, потому что мы были быстрыми как молния. Пока поезд набирал ход, мы с ближайшего холма со смехом показывали им поднятый вверх средний палец руки. Еще смешнее было рассказывать все это остальным приятелям возле старой бакалеи.

* * *

Что касается меня, в Горице я не нуждался ни в чем. Лишь в первый год я сожалел, что там не было игровой площадки рядом с мостом Гаврило Принципа. Мне нравилось находиться на том самом месте, откуда Таврило выстрелил в австрийского эрцгерцога, — как раз за комнатушкой на улице Войводы Степы, где я родился. Позже я отдалился от Таврило Принципа, чтобы взобраться на вершину Горицы, которую называют Черной горой. Оттуда город виден как на ладони. От места, где стрелял Таврило — которое взрослые прозвали «могилой старика», — до ограды военного госпиталя я насчитал три тысячи тридцать шагов. С другой стороны, от вилл генералов до улицы Дюро Дьяковича, где ездили автобусы и роскошные автомобили, шагов было пять тысяч пятьсот шестьдесят.

* * *

Я всегда останавливался на последней ступеньке улицы Клюцка, поскольку осознавал, что нахожусь на границе, где заканчиваются пригороды и начинается город. Я был похож на каменную статую, нависавшую над вкладчиками с фасада Народного банка. Я с опаской смотрел на город, не осмеливаясь перейти на другую сторону. И вовсе не потому, что боялся нарушить наказ моей матери: «Ты не должен туда ходить, это опасно для жизни. Ты попадешь под машину».

Я не испытывал страха перед смертью, поскольку не знал, что происходит, когда люди умирают. Но какая-то сила удерживала меня по эту сторону границы. Если кто-то из города приходил к нам в гости и называл меня цыганом, я не считал это оскорблением. Все в центре города боялись цыган. Большинство живущих в центре не понимали, почему жители Горицы болеют за футбольный клуб «Сараево». Так называемые индейцы, по логике вещей, должны были поддерживать футбольный клуб «Железникар», расположенный в их квартале.

* * *

Квартал Торица плавно спускался к городу со своими домами, которые выглядели так, словно их разбросали сверху с самолета. С Черной горы взгляд скользил по крышам, тянущимся в сторону города. Там жили бедные люди и горожане, по-прежнему считающие себя крестьянами. Лишь в одной части квартала — где как раз располагался наш дом — жили офицеры JNA[19]и служащие.

* * *

С наступлением темноты, когда я торопился домой, из-за изгороди доносилась громкая музыка и совершенно непонятные фразы:

— Мама, достань мне сигареты из холодильника!

Или:

— Брось мне зажигалку из водонагревателя!

Так жители Горицы пытались через забор донести до сведения своих соседей, что уровень их жизни улучшился, несмотря на нищенскую зарплату. Они работали сверхурочно или возделывали клочок земли за пределами города, который все называли «ранчо». На эти деньги они питались, а на зарплату, когда им удавалось накопить нужную сумму, покупали холодильники и водонагреватели.

* * *

С точностью швейцарских часов каждый вечер мимо старой бакалеи Горицы нетвердой походкой проходил тот, кого Паша называл «рабом любви», — Алия-тряпка. Он был известен в квартале тем, что стирал нижнее белье своей жены Самки и любил пятидесятиградусную ракию[20].

— Алия-тряпка у своей жены под пяткой! — бросал Паша, в последнюю секунду уворачиваясь от кулаков захмелевшего великана.

* * *

Алия-тряпка жил за оградой, на которой висел голубой ржавый номер «54», на улице Краиска. Для мужчины из Горицы стирать белье своей жены означало настоящее унижение. Никто в этом не сомневался, особенно мы, пацаны квартала. На вокзале Алия носил фуражку с номером «14» и таскал в руках чемоданы и прочий багаж. В это время Самка принимала у себя любовников. Алия пил и ничего об этом не знал или прикидывался идиотом.

— Когда хлещешь пятидесятиградусную водку, получаешь то, что заслужил! — говорили соседи.

А мы, мальчишки, бегали за ним и кричали:

— Алия-тряпка у своей жены под пяткой!

Шел ли дождь, падал ли снег, светило ли солнце или свистел ветер, ответ всегда был неизменным:

— Алия имеет вашу мать!

Гигант возвращался с вокзала, держа в руках воображаемый багаж, и, пошатываясь, поднимался по улице Краиска, уверенный, что пятидесятиградусная водка и погодные неприятности ему нипочем.

— Дождь на Алию поливает, солнце его обжигает, ветер стегает, но он ничего не замечает, — бормотал он.

* * *

Прислонившись спиной к ограде дома номер 54 по улице Краиска, мы встречали осень. Алия отправился на вокзал, и мы со всех ног бросились к дырке в заборе, через которую обычно подглядывали за Самкой. До нас доносилась песня: «Этим вечером сердце рыдает, этим вечером грусть на душе».

Мы толкали друг друга, пока Харо, брат Паши, наблюдал за Самкой.

— Хорошо, милашка. Бог наградил тебя здоровьем! — комментировал он.

Харо держал руку в кармане, и мы слышали его прерывистое дыхание.

— Что она там возится, словно с собственным братом! — Затем он добавил: — Еще, малышка, еще!

Он вращал рукой в своем кармане. Я спросил у Паши, что такое делает его брат.

— Это карманный бильярд, придурок! — ответил он мне.

Когда подошла моя очередь, я приник к дыре в заборе и засунул руку в карман. Я смотрел на Самку, которая, на мой взгляд, не делала ничего особенного, и шарил рукой в кармане, чтобы не выглядеть идиотом. Она сидела в большой ванне, наполненной водой, которая стояла посередине сада, и методичными движениями сплющивала свою грудь ладонями, опуская ее вниз. Она смеялась, довольная своей грудью, которая после этого сама подскакивала вверх.