Тигриные глаза - Ширли Конран

Плам ушла, хлопнув дверью, а Дженни зарылась под одеяло и прижала к себе своего потрепанного ослика. Если гонщики и звезды тенниса путешествуют со своими талисманами, то почему нельзя ей? Сколько она себя помнила, ослик всегда утешал ее. Плам второй раз замужем, и у нее двое детей, и она понятия не имеет, что это значит, когда тебе тридцать шесть, а вокруг — никого, кто хотел бы взять тебя в жены.

За широким окном отеля зазывно сверкал и искрился под солнцем выпавший за ночь снег. Плам решила последовать примеру Бриза и прогуляться по Центральному парку. Сыновья остались у телевизора. Она брела, с трудом переставляя ноги, под причудливыми деревьями. На девственно-чистом снегу отпечатывались ее следы.

Прохожие шли с поднятыми воротниками, засунув руки в карманы. Трусили бегуны; на роликовых коньках носились дети, ловко уворачиваясь от велосипедистов, которые самозабвенно жали на педали и походили в своих полосатых майках на участников французского карнавала.

Было еще светло, но на черных ветках голых деревьев вокруг озера в центре парка ярко светились гирлянды разноцветных лампочек. «Во всем этом не меньше очарования, чем на старом голландском изображении катка», — думала Плам, наблюдая за торговцем жареными каштанами и вальсирующими под музыку парами.

Плам вспомнила реакцию Дженни на ее рассказ о поддельном натюрморте. Почему она, всегда такая понимающая и готовая прийти на помощь, вдруг приняла сторону Бриза в таком важном для Плам вопросе? Ведь это стало для нее делом чести. Плам сожалела, что раскричалась на Дженни. Надо пригласить ее завтра на ленч в «Ла Гренуй». Именно там, по словам Бриза, собираются сливки женского общества Нью-Йорка.

Плам почувствовала, что холодает, и пошла назад. Когда она добралась до черневших на краю парка деревьев, где в ожидании пассажиров понуро стояли конные экипажи, ноги у нее онемели от холода.

Вернувшись в отель, она позвонила Лео и, условившись с ним о ленче, набрала номер Лулу. Вслушиваясь в редкие гудки английской телефонной линии, она испытывала недоброе предчувствие и в глубине души надеялась, что Лулу не ответит.

Четверг, 2 января 1992 года

В восемь утра за завтраком в ресторане жокей-клуба на первом этаже «Ритц-Карлтон» Плам давала интервью Солу Швейтцеру из «Нью-Йорк телеграф».

Сол — небольшого роста, сухопарый и остролицый мужчина с вкрадчивыми манерами — получил указание от своего начальства не касаться творчества Плам. Газете нужен был материал общего характера для раздела очерков. Это оказалось для Сола весьма кстати, поскольку сам он был театральным критиком и подменял заболевшего сотрудника, занимавшегося живописью.

Он начал с банальных вопросов, рассчитанных на то, чтобы привести собеседника в спокойное состояние. Из каких вы мест? Кто ваши родители? Сколько раз были замужем? Какое участие принимает в вашей работе ваш нынешний муж? Сколько вы зарабатываете?

Отвечая, Плам нервничала. Из Портсмута, что на южном побережье Англии… Отец был таможенником, и жизнь семьи ничем не отличалась от жизни обычных людей в их округе… В школе преуспевала в рисовании и больше ни в чем, поэтому, когда ей исполнилось шестнадцать, она пошла в Хэмпширский художественный колледж… Бриз Рассел — ее второй муж и одновременно ее торговый агент…

Они живут в Лондоне, и Плам не имеет представления о том, сколько зарабатывает. Да, этими вещами занимается Бриз.

Плам знала, что настороженные ее ответы звучат скучно и неинтересно. Но она почувствовала, что вопросы журналиста заставляют ее как-то иначе взглянуть на прошлое, она словно в фокусе увидела свои прожитые дни, то, что лишь смутно нащупывала вчера, когда пыталась разобраться в своей жизни и понять неудовлетворенность, которая, как пар в скороварке, клокотала под поверхностью ее завидного на первый взгляд существования. Плам осознала, что прийти в согласие с настоящим можно, только разобравшись с прошлым. И, отвечая журналисту, она мысленно сама брала у себя интервью. Почему она поступила так? Почему это случилось? Почему от позволила этому случиться?

Вспоминая мотивы своих поступков, Плам знала, что альтернативы для нее в то время не существовало. Сколько ни оглядывайся назад, того, что случилось, не изменишь. Но, наверное, в том-то и была вся беда: она жила как жилось, не вмешиваясь в течение собственной жизни. Она безропотно подчинялась требованиям людей и обстоятельств. Маленькой послушной девочке, которая до сих пор жила в ней, никогда не приходило в голову пойти наперекор кому-то.

Плам, получившая при крещении имя Шейла, была в семье единственным ребенком. Филлипсы жили тихой, небогатой событиями жизнью низшей части среднего класса. Их небольшой дом с полукруглой верандой отличался безупречной чистотой и был хорошо обставлен. Для миссис Филлипс главным было мнение окружающих. Этим определялось все и вся. Надо всегда надевать панталоны — на случай непредвиденных обстоятельств на улице. Нельзя никому открывать дверь, когда на голове у тебя бигуди. Всегда надо мыть пустые бутылки из-под молока, прежде чем выставить их на крыльцо, чтобы молочник утром забрал их. Если кто-то приходит, надо, чтобы он ждал в прихожей. Любимыми фразами миссис Филлипс были: «А что подумают соседи?» и «Мы предпочитаем принадлежать самим себе», это означало, что соседей надо держать на расстоянии.

Она всегда запоминала происходившие в ее жизни события по тому, какая на ней была одежда. («Мы встречали их на той свадьбе, когда я была в коричневом кружевном»… «Это было в тот день, когда я впервые надела синее атласное платье».) Во всех, даже самых мелких вопросах Патрицию Филлипс поддерживал ее муж Дон. Это был невысокого роста мужчина с ласковым выражением лица, скрывавшим упрямый и твердый характер. Как всякий мелкий бюрократ, он делал только то, что положено, не любил принимать решения и получал удовольствие, когда видел, как трепещет перед ним подозреваемый в чем-то человек. Дом был его крепостью, где он благодушно выслушивал банальности своей жены, считавшей их достойными самого внимательного отношения. Сторонник домостроя, он никогда не старался быть тактичным, ибо считал себя честным человеком, который режет правду-матку в глаза, пусть даже это больно задевает кого-то.

Плам запомнился один рождественский обед в доме тети Гарриет. После того как была выпита первая бутылка южноафриканского шерри, отец со смешком заявил тетке, что та растолстела. Как обычно, мать попыталась сгладить неловкость, созданную словами мужа, и сказала, что Дон говорит неприятные вещи только потому, что желает добра.

— Нет, — вспыхнула тетя Гарриет, — он говорит это только ради того, чтобы сказать неприятное. К себе он не так строг. Он считает себя самым настоящим совершенством. А мне кажется, что он самое настоящее ничтожество.

Мать быстро проговорила:

— Дон, откуда ей знать тебя? Не порти себе настроение. В конце обеда, когда все поблагодарили тетю за приглашение, отец Плам спокойно заявил, что если быть честным, то надо отметить, что индейка была слишком сухой, а начинка — слишком сырой, а вот клюквенный соус удался.