Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети - Евгений Морозов

Большинство политиков блуждает по цифровому минному полю зажмурившись, распевая любимые киберутопические песенки и отказываясь обращать внимание на факты. До сих пор им невероятно везло: мины попадались редко. Однако теперь политики уже не могут позволить себе не смотреть под ноги: мины почти везде, и, благодаря росту интернета, они стали гораздо мощнее, а радиус поражения значительно выходит за границы киберпространства.

Шанти Калатил и Тейлор Боас в своей книге “Открытые сети, закрытые режимы” (новаторская работа 2003 года, посвященная влиянию на авторитаризм интернета до эпохи “веб 2.0”) указывали, что “здравый смысл… является составной частью той среды, в которой формируются политические принципы, и лучшее понимание того, как интернет влияет на политику, ведет к выработке лучшего политического курса”. Справедливо и обратное: недопонимание ситуации ведет к ошибочной политике.

Если единственный урок, который западные политики вынесли из иранских событий, состоит в том, что твиты подходят для мобилизации общества, им вряд ли удастся перехитрить своих авторитарных оппонентов, проявивших куда больше изобретательности в обращении с онлайновым миром. Становится ясно, что для полного понимания влияния интернета на демократизацию авторитарных государств требуется больше, чем просто изучение твитов иранской молодежи. Это только одна сторона медали. Необходим более тщательный многосторонний анализ, который будет учитывать всю совокупность сил, формируемых Сетью.

Нынешний когнитивный диссонанс – во многом заслуга самих доброхотов. В чем же они ошиблись? Возможно, в том, что сочли интернет детерминистской однонаправленной силой, нацеленной на всеобщее освобождение либо угнетение, космополитизм либо ксенофобию. В действительности интернет содействует всем этим силам сразу – и еще множеству других. И это все, что мы знаем о законах функционирования интернета. Какая из множества сил, высвобожденных Сетью, победит в определенной социальной и политической обстановке, сказать невозможно, не осмыслив ситуацию теоретически.

Столь же наивно думать, будто такая сложная, многоцелевая технология, как интернет, приведет к одинаковому результату, положительному или отрицательному, в таких разных странах, как Беларусь, Бирма, Казахстан и Тунис. Современные авторитарные режимы отличаются друг от друга настолько, что будет уместно перефразировать Льва Толстого: все свободные общества похожи друг на друга, каждое несвободное общество несвободно по-своему. Статистически маловероятно, что несопоставимые объекты будут реагировать одинаково на такой сильный стимул. Утверждать, будто интернет может привести к похожим переменам, то есть к демократизации, в таких странах, как Россия и Китай, все равно что сказать, будто глобализация также влияет на них одинаково. Сейчас, десятилетие спустя после начала нового века, подобный детерминизм выглядит очень сомнительным.

Равным образом ошибочно думать, что авторитаризм опирается только на грубую силу. Религия, культура, история, национализм – все эти могучие силы влияют на природу современного авторитаризма, и никто до конца не понимает, как именно, вне зависимости от того, участвует в этом интернет или нет. Иногда они подрывают авторитаризм. Чаще, однако, укрепляют. Все, кто верит в силу интернета, как верю в нее я, должны сопротивляться искушению интернетоцентризма, навязывающего представление, будто все эти сложные силы, направляемые техникой, действуют только в одном направлении, заставляя закрытые общества приоткрываться, быть сговорчивее, мягче, доступнее для демократизации. Интернет нужен, но мы пока не знаем, для чего именно. Парадоксально, но это только прибавляет ему значимости: цена неверного обращения с ним огромна. Кое-что можно уяснить, поняв логику интернета. А ее нельзя понять вне ситуации, в которой она проявляется.

Конечно, подобная неопределенность в цифровую эпоху ничуть не упрощает задачу укрепления демократии. Но она может пойти на пользу, если политики и общество избавятся от интеллектуальных помех и предрассудков, которые ведут к мечтам, очень далеким от реальности. Истерика по поводу акций протеста в Иране ясно показала, что Запад нуждается в приемлемой рабочей гипотезе, описывающей влияние интернета на авторитаризм. Вот почему политики, отчаянно пытающиеся хоть что-нибудь понять в технике и демократизации, ошибочно интерпретируют недавние события, например падение коммунистических режимов в Восточной Европе. Какой бы ни была теоретическая значимость исторических параллелей, политикам следует помнить, что одна неверно подобранная историческая аналогия приведет к тому, что построенная на ее основе стратегия окажется неудачной.

И хотя может оказаться, что невозможно сформулировать много общих законов, описывающих взаимоотношения интернета и политических режимов, политики не вправе просто прекратить ломать над этим голову, начать исследования, рассчитанные на десятки лет, и спокойно дожидаться их результатов. Это нецелесообразно. По мере того, как интернет усложняется, расширяется и сфера его применения, а авторитарные режимы обычно очень скоро находят способ извлечь из этого выгоду. Чем дольше мы медлим, тем вероятнее, что некоторые из возможностей, сейчас предоставляемых интернетом, будут упущены.

Это не значит, что прирученный интернет не может стать могущественным инструментом политика. Если такой инструмент уже оказался у вас в руках, безответственно не пользоваться им. Правда, Лэнгдон Уиннер, один из самых проницательных людей, размышлявших о современной технике как политическом факторе, однажды заметил, что “наша техника, хотя ее мощь практически безгранична, – это набор инструментов без рукояток”. Интернет, к сожалению, не исключение. Политикам кажется, будто они крепко держат “рукоятку”, однако это иллюзия: инструмент их не слушается. Они не в состоянии ни использовать мощь интернета, ни предугадать последствия своих поступков. Между тем, совершенные ими ошибки суммируются и, как в случае Ирана, приводят к тяжелым последствиям.

Большинство попыток Запада использовать интернет для борьбы с авторитаризмом можно описать как лечение неверно диагностированной болезни негодными средствами. Политики мало что могут сделать с “лекарством”, которое постоянно изменяется и поэтому не работает так, как они предполагают. Отсутствие “рукоятки” тоже не идет на пользу. Что касается болезни, то положение очень тревожное. Авторитаризм того сорта, с которым пытаются бороться политики, остался в прошлом. Чем быстрее политики поймут, что времена изменились, тем быстрее они возьмутся за выработку интернет-политики, которая соответствует 2010, а не 1989 году.

Что же касается средств, то в хозяйстве пригодятся и инструменты без рукояток. Просто надо учитывать это и найти им применение, пусть и ограниченное. Но нужно убедиться, что такой инструмент не поранит того, кто возьмет его в руки. До тех пор, пока политики не усвоят, что их проблемы с интернетом вызваны его совершенно непредсказуемой динамикой, они никогда не смогут толком воспользоваться громадными возможностями Сети.

История киберутопизма небогата событиями, но двадцать первое января 2010 года точно займет место в ее анналах (наряду, вероятно, с рассуждениями Эндрю Салливана о роли “Твиттера” в тегеранских событиях). В тот день госсекретарь Хиллари Клинтон отправилась в вашингтонский Музей истории журналистики и новостей (Newseum), лучший в своем роде в Америке. Там госсекретарь произнесла историческую речь о свободе интернета, в которой отвела Всемирной паутине заметную роль во внешней политике.