Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова

Ну, а если не возьмем? — прищурился Шакал.

Подожду еще! Вы тут не первые и не последние, — ответил равнодушно.

- Тогда жди свою удачу! — ответил Шакал. И отвернувшись

От фартового, тут же забыл о нем.

Капка тихо взвизгнула от радости, что не взял отец мужика, не глянувшегося ей. Хотя понимала, что отказался Шакал от него совсем по другой причине.

Когда тот вышел из землянки, пахан Черной совы сказал честно:

— Пахана — не берем. Два медведя в одной берлоге не дышат. Кто-то из нас должен был ожмуриться. Я ему этого не пожелал…

Задрыга, услышав, запомнила для себя — на всякий случай, на будущее.

Пахан лесных братьев, узнав, что Шакал взял только двоих, сказал, что вечером вернутся все, и тогда он предложит Черной сове не меньше десятка фартовых на выбор.

— А пока оклемайтесь, приморитесь до темноты. Ведь всю ночь хиляли сюда. Теперь покемарить не грех.

Законники согласились. Им отвели отдельную комнату в подъемном госпитале. И кенты пошли к топчанам, радуясь передышке.

Не пошли спать лишь Паленый и Задрыга. Мишка явно соскучился по лесным братьям, с удовольствием слушал их неспешные рассказы о прошедших годах мытарств и мук.

А Капку разбирало любопытство.

— Как к вам та Ганка прихиляла, сама иль кто привел? — спросила Олесю.

Женщина не удивилась вопросу. Домывая стол, заговорила грустно:

— Мы ее с пеленок знали — Ганусю нашу. Батька ее кузнецом был отменным. Да лиха беда приключилась. Стал коня ковать. А тот лягнул. Копытом в голову. И зашиб насмерть. После него в доме пятеро детей остались. Все мал мала меньше. Как их выпестовать одной бабе? Ну и додумалась. Куда ж деваться? Пенсию за кормильца дали такую, что о ней даже говорить совестно. Решила самогонку гнать и в районе продавать, чтоб какую- то копейку для детей иметь — на одежку. А ее на третьем разе поймала милиция! Кто-то донес на вдовую. Не пощадил. И осудили бабу на пять лет. С конфискацией имущества в пользу государства! — сплюнула зло в сторону и продолжила, едва сдерживая слезы:

— Забирали бабу из дома, все село выло не своим голосом. Дети, от горя, говорить разучились. Ну, кто они без родителей? А тут еще мордачи заявились. Судебный исполнитель с милицией. Конфискацию провести. А чего забирать? В избе — голые дети по полкам сидят. Сами голодные. Порыскали по углам. Ничего подходящего. Так икону со стены сняли. Единое, что оставалось. Ганка и назвала их ворюгами. Она третьим дитем была. Случись ей быть постарше, за такие слова пригрозили под бок к матери сунуть. Девка не стала ждать, покуда серед дураков повзрослеет, и прибежала к нам сама. Никто ей дорогу не указывал. В грибы да ягоды смалечку ходила в лес за мамкой. Как не взять такую?

— А мать ее выпустили?

— Через два года. Еле разыскала детей своих по детдомам. Их в разные приюты раскидали. Одна Ганка у нас жила. Но не захотела в село вернуться. Обиделась на людей, какие не смогли вступиться за ее семью.

— А остальные дети? Они тоже в лесные братья ушли?

— Не сегодня, так завтра станут ими. У всех взрослых самая больная — детская память. Ганка в малину ушла неспроста. За мать, за себя, за всю свою семью мстить. А она не одна такая! Сколько людей поделала несчастными милиция, теперь уж и не счесть.

Внезапно дверь в землянку с треском распахнулась. В нее гурьбой вваливались лесные братья. Торопились, лица у всех встревожены.

— «Вертушки» чешут лес. Прямо на головы деревьев садятся. Высматривают. Оттуда по нас палили из автоматов. Еле успели смыться! — тараторил маленький круглый мужик с раскрасневшимся лицом.

— Сколько «вертушек»?

— Мы пока три видели. Военные. Понятно, могут скинуть десант. Нельзя высовываться никому. Сидеть тихо. Подходы к нам — заминированы. Эти, если попрутся, верняк, напорются. Враз охота отпадет нас по чаще шмонать!

— Олеся, топи печки березой. От нее дыма нет. Авось, не заметят.

— Да будет вам трепыхаться, браты! Вмажем этим — с «вертушек», из наших стволов. Впервой что ли? За всех разом, чтоб помнилось, как к нам соваться! — предложил совсем молодой из лесных братьев и тут же замолчал, услышав взрыв, потрясший землянку.

— Наехали! — крикнул кто-то. И его слова подтвердил второй взрыв, более мощный, оглушительный.

— Вот это да! — горели восторгом глаза Задрыги.

— Чему радуешься, дура! Гибнут не лягавые, а солдаты. Они при чем? Их послали. Они приказ выполняют. А менты пойдут по их следам. Уже безопасным. Доперла? А в солдаты и из нашей Деревни хлопцев берут. Не дай Бог им лихой доли! — перекрестились мужики.

— А зачем отдаете их? Сюда берите! В лес, — встряла Задрыга,

— Тут что? Медом мазано? Поживи, увидишь. И здесь смерть за плечами тенью ходит. Кому охота сынов под страх подставлять? — нахмурилась Олеся.

— Кто в лесу остался? — спросил Паленый.

— Гриб и Рулетка, Кабан и Косой, Жердь и Кошелка, Бобер и Торба. Все начеку. Всяк свои тропинки смотрит.

— Надо б глянуть, не они наскочили? — беспокоился Паленый.

— Сами мины ставили. Не без памяти! Они нюхом чуют их! — успокаивали лесные братья.

— Через пару часов караулы сменим- Тебе лучше не соваться в чащу теперь. Напорешься на того, кто тебя не знает. Пристрелят без разговоров. У нас так. Чужой влез — пеняй на себя. Докажи потом, кто ты есть на самом деле! — говорили мужики. А через пару часов по двое выходили из землянки менять дозор.

Вернувшиеся с караула лесные братья рассказали, что один из вертолетов высадил пятерых людей на пятаке — полянке, неподалеку от землянок. На одной мине подорвался начальник милиции вместе с двумя оперативниками. Он грозил найти управу на всех, кто спрятался в лесу. И вывести на чистую воду всех бандитов и уголовников, каких приютила у себя деревенская пьянь.

— Но то надо было видеть, как тот боров попер в лес по утоптанному снегу. Мы ж его приманили. Ведали, что в сугробы по пояс никто с них не сунется. И закопали мину, а к ней казенную поллитровку. С этикеткой. И клюнул! Прямо к ней попер кабан! Глаза красные. Руки потирает на ходу. Оглядывается, не сыщется ли тут соленых огурцов на закусь? Да только забыли потерять! Схватился он за ту поллитровку, она как рванула! Весь лягавый на клочья разлетелся. На всех ветках и сугробах! Вместе с операми! Видать, на троих распить хотели на холяву. Да посеяли, что тут не кабак, дарма — не поят! Только за упокой!

— Ты что? Всамделишную поллитру поставил лягавому? — удивилась Олеся.

— Каб не так! Чтоб я ему выпивон от себя оторвал? Неужель на психа стал похожим? В той бутылке водкин дух давно вышел. Я ее лишь на приманку пользовал! Шалишь, чтоб я на дурью сработал! — хохотал мужик под общее одобрение.