Избранное - Леонид Караханович Гурунц

Часть первая

Добрый неизменный дед! Отшумели молодые ветры, отцвели молодые побеги. Над страной прошли бури и грозы. А ты по-прежнему стоишь у своего станка, неразлучный с ним, немного ссутулившийся, немного смешной. Ну что ж! Давай шагать вместе! Не я ли мечтал о таком дне?

Чего же тебе еще надо, неблагодарный мальчишка? Тебе дано место у гончарного круга. С тобою здороваются за руку лучшие гончары села. Тебе оказывают честь и внимание.

Почему же ты теперь, вертя колесо, смотришь мимо? Какая черная кошка перебежала тебе дорогу?

I

По селу шли солдаты. На них были рыжие выгоревшие шинели и шапки-шлемы с красной звездой на лбу!

Сизый аист, первовестник радости и счастья, помнишь ли ты солдата в островерхой шапке-буденовке?

Ой вы, крутые дороги, сохраните след от шагов запыленного солдата, пришедшего издалека!.. Милый запах шинели, оружейного масла, сухой воблы — военной молодости Отчизны.

Солнце уже садилось, когда к нам постучались. В доме, кроме меня и Аво, никого не было. Я открыл дверь. На пороге стоял незнакомый красноармеец.

— Тебя зовут Арсен? — спросил он.

— Арсен, — оторопел я. — Но откуда это тебе известно, товарищ?

Незнакомец прошел в избу, закурил, оглядываясь по сторонам.

— А где Аво?

— Я здесь, дядя, — отозвался из угла Аво.

Красноармеец шагнул к нему:

— Ах, вот ты какой! Вылитый отец.

Он обнимал то меня, то Аво.

— Откуда это тебе известно, товарищ? — повторил я.

— Зови меня Николаем, парень. Как твой родитель меня звал.

— Ты знаешь отца? — спросил я.

— Знал, парень. Мы с ним за войну не один пуд соли съели вместе.

Мы с Аво заметались по комнате, ища для гостя место поудобнее.

Вбежал запыхавшийся Сурен. С порога он поманил пальцем Аво.

— А ваш кто? — задыхаясь, зашептал он. — Пехота или кавалерия?

— Что он говорит? — спросил Николай.

Я перевел.

— Артиллерист. Слышал такое? — весело отозвался Николай.

— Слышал, не маленький!

— И ты по-русски разговариваешь?

— Я и Пушкина читал, — обиделся Сурик.

— Ух ты какой! — засмеялся гость.

— Айда, пострелята, живо из комнаты! — послышался сердитый голос. — Что, как мухи, облепили человека? Дайте ему передохнуть с дороги!

Мы оглянулись. У порога стоял дед.

*

Когда мы вернулись домой, Николай собирался уходить. Полк красноармейцев двигался дальше.

Дед уже подружился с Николаем — он сам снаряжал его в дорогу.

— Скажи ему, толмач, — обратился дед ко мне, хотя в избе был и Аво, — что друг моего сына должен быть другом его дома.

Я перевел.

— И еще скажи, что двери моего дома всегда открыты для него.

Я еле успевал переводить.

— И еще скажи, что, если на обратном пути он не зайдет ко мне, я обижусь.

Дед не дает мне вымолвить лишнего слова. Он требует передать гостю еще какие-то пожелания и строго следит, чтобы я не заговорил с ним сам.

А мне так хотелось перекинуться словом с солдатом! Ведь я еще не успел расспросить об отце. Раздались короткие звуки — должно быть, условный сигнал, — и солдат стал торопливо подтягивать широкий пояс…

Мы выбежали вслед за ним. На улице уже выстраивалась колонна красноармейцев.

— Дядя Николай, — схватил за руку солдата Аво, — а где отец? Когда он придет?

Николай грустно посмотрел на Аво, потом на меня. Я замер от предчувствия чего-то недоброго. Но Николай ничего не сказал. Из колонны его окликнули, и он, крепко обняв нас, ушел, поддерживая рукой саблю.

Мы побежали за солдатами до края села. Пыль клубилась за ними на дороге. Островерхие шапки еще долго мелькали на пригорке, среди садов, по которому вилась белая полоска дороги.

Вернулись домой молча, боясь проронить слово. Я не смотрел на Аво, Аво не смотрел на меня. Что-то тревожное сковало сердце.

Еще у порога мы замерли. В доме стояла гнетущая тишина. На столе посреди комнаты горели свечи.

Что-то толкнуло меня под сердце.

— Мама, что-нибудь узнала об отце? — спросил я.

— Нет у вас больше отца, сынок… — сказала мать. На глазах ее блестели слезы.

У меня подкосились ноги. Я упал перед матерью и уткнулся лицом в ее колени. Рядом громко рыдал Аво.

— Перестань, сноха, — сказал дед. — Ты же слышала, что говорил Николай. Вытрите слезы, детки мои. Отец плакать не велел.

Голос деда дрогнул, как-то неестественно сорвался.

Ни дым, каскадами вырывавшийся изо рта, ни сгустившаяся темнота в избе не могли скрыть великую скорбь на лице деда. Он плакал.

*

Дом, обнесенный высокими стенами, с железными петушками на гребне крыши, утопающий в зелени палисадника, дом Вартазара — кто его не знает. И в этот дом я входил не там, где все, через ворота, а с другого конца усадьбы, где вместо каменной стены колючая изгородь. Для этого устроен там, в кустах ежевики, потайной перелаз — дырка в заборе. Да и без перелаза мы проникали в дом, если в этом была надобность. У всех на памяти гулкий топот копыт лошадей, которых мы угнали еще малышами из-под носа Вартазара. Пусть благословен будет тот перелаз в заборе!

Я сегодня вошел в этот двор в первый раз через ворота. Пришел посмотреть, как парикмахер Седрак берет на учет хозяйство сбежавшего из села Вартазара. Когда поднимают палку, нашкодивший пес поджимает хвост. Вартазару было за что бежать из села!

Раннее утро, а двор уже переполнен людьми. Тут и гончар Хосров, и возница Баграт, дед Аракел, наш кум Мухан. И мои друзья здесь. Вон среди взрослых промелькнула шустрая фигура подростка. Сурик. Разве его с кем-нибудь спутаешь? А вот Васак. Ах ты, Васак-Воске-Ксак, ты опять опередил меня? Долговязый, рослый, вытянув гусиную шею, он сосредоточенно подсчитывает сбежавшуюся на корм птицу. Рядом с ним Апет. Он что-то диктует Васаку, помогает ему вести подсчет.

А мне радостно от одной мысли, что я могу войти в этот двор через ворота…

И все же я сжимаюсь в комок, словно сейчас обрушится на меня удар. С непривычки, должно быть. Я ощущаю на спине тяжелый взгляд и поворачиваюсь. Собака Вартазара. Вздыбив загривок, скалясь, она свирепо смотрит на меня. Сизым злобным всполохом сверкают почти волчьи глаза.

О, как она расправилась бы со мной, только спусти ее с привязи! Меня берет оторопь. Мне чудится, что это смотрит на меня Вартазар.

Я прохожу мимо собаки и сливаюсь с толпой. Меня обнимает тетя Манушак. Она знает печальную весть об отце, по-матерински прижимает меня к себе и целует. Все жалеют меня.

Среди снующих взад и вперед озабоченно-радостных людей я вижу парикмахера Седрака. Слышу, как он говорит стоящему деду Аракелу: