Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

— Товарищи, держаться, не отступать! — призывали их вожди.

Люди остановились. Но пули снова посыпались сверху градом, и человеческая масса сломалась. Видя, что все вот-вот разбегутся, Баська взобралась на какую-то бочку.

— Это есть наш последний и решительный бой! — запела она, высоко подняв знамя и размахивая им.

Мужчинам стало стыдно за свою слабость перед поющей женщиной. Они собрали остатки мужества и громкими голосами поддержали ее пение.

Двое солдат, высокий и низенький, стояли на одной из крыш и смотрели на девушку, размахивавшую красным знаменем.

— Попадешь в нее? — спросил высокий у низенького.

— Попаду, — ответил низенький.

— Не попадешь.

— Спорим, что попаду.

— На папиросу?

— На папиросу.

Солдат навел ружье, закрыл левый глаз, хорошенько прицелился и спустил курок.

Девушка упала с бочки вместе со знаменем.

— Я выиграл, — удовлетворенно сказал низенький.

— Точно, выиграл, — согласился высокий, вытащил из шапки папиросу и протянул ее меткому стрелку.

Люди побежали с баррикады.

Вместе с другими бежали Нисан и Тевье, неся на плечах раненую Баську. Кровь девушки лилась на красное знамя.

Перед воротами больницы Флидербойма крутился мрачный и сгорбленный ткач Тевье, вытягивая свою тощую шею с большим кадыком из пропотевшего бумажного воротничка. Взгляд его красных лихорадочных глаз устремлялся из-под густых бровей и растерянно блуждал над плотно закрытыми воротами, пытался проникнуть за плотно завешенные окна.

Его не пускали в больницу к Баське. Два санитара в белых фартуках внесли ее внутрь и закрыли ворота перед его носом.

— В субботу приходите, — сказали они. — В будние дни, посреди недели посещений нет.

Тевье остался стоять перед запертой дверью и царапать холодное железо замерзшими пальцами, как собака, скребущаяся в дверь дома, из которого ее выгнали в студеную зимнюю ночь.

— Впустите меня! — просил он как неразумное дитя. — К моей дочери!

Его не впустили.

Он бегал вокруг здания больницы, вглядываясь во все двери и окна, ища лазейки. Но все было заперто. Он не ушел домой. Он продолжал крутиться у больничных ворот. Каждый раз, когда они открывались, он бросался вперед, пытаясь войти, и каждый раз краснолицый иноверец с большими усами, охранник в униформе, выталкивал его вон.

— Убирайтесь! — зло говорил он Тевье. — Уходите отсюда!

Тевье сунул ему в руку монету

— Впустите меня, добрый человек, — умолял он изменившимся, не таким, как обычно, голосом, — к моей дочери!

Иноверец монету взял, но не впустил еврея.

— Их сегодня много приносят в больницу, — сказал он. — Слишком много. Интендант строго приказал не впускать. Ничего не поделаешь.

Ворота открывались часто. Карета скорой помощи со стуком лошадиных подков и громкими звуками трубы то и дело подкатывала к больнице. Санитары в окровавленных фартуках вносили раненых. Одетые в черное евреи-извозчики звонили в колокольчик, медленно въезжали на своих траурных лошадях в больничный двор и вывозили умерших. Группки людей бросались к их телегам с криком и рыданиями. Извозчики торопились, погоняли лошадей, не хотели ждать тех, кто провожал покойных в последний путь. Похороны по большей части были бедные, за которые не получишь приличных чаевых. Поэтому извозчики спешили и злобно ворчали:

— Всё, всё, нет времени!

Женщины в нечесаных париках и с опухшими глазами бежали за телегой, с цоканьем подпрыгивавшей на острых камнях мостовой, и, заходясь в плаче, били себя кулаками в грудь. В дрожках и пешком на плечах в больницу доставляли людей с пожелтевшими лицами и перевязанными головами. Часто полицейские привозили тяжело раненных и, вооруженные, стерегли их прямо у постели до последнего мгновения. Женщины с корзинками в руках, мужчины с запыленными бородами бедняков, растрепанные девушки дежурили у больничного здания. Они печально вздыхали, заламывали руки, пытались прорваться сквозь ворота: их выпихивали — они снова рвались. Вместе с другими вокруг больницы бродил и ткач Тевье. Он не ходил на работу, не забегал домой, чтобы поесть, не оставлял свою вахту даже ночью. Когда голод начинал сильно терзать его, Тевье съедал кусок сухого хлеба. Когда сон валил его с ног, он опирался о каменную стену и дремал. Жена Кейля криками и проклятиями гнала Тевье домой, но он не сдавался.

Он совал больничным охранникам деньги, чтобы они зашли в палату и узнали, что с его Баськой. Он, как женщина, подкарауливал выходивших из больницы врачей, умоляя их сжалиться и рассказать о состоянии дочери. Его гнали, выпроваживали, ругали, но он не отступал. Неизменно гордый, мятежный, гневный Тевье забыл о своей гордости, революционности, классовой ненависти и вместе с убитыми горем женщинами бегал за холеными и сытыми докторами, чтобы узнать о Баське хоть что-нибудь.

— Плохо, — сказали они ему, — очень плохо. Пуля пробила легкое.

Тевье почувствовал, что его сердце останавливается. Он не находил себе места. Он рвался в ворота. Измучил всех больничных охранников. Подходил к врачам, просил, уговаривал, плакал. Они не могли от него отделаться и, нарушая правила, впускали его в палату по ночам.

В большой, слабо освещенной, окутанной ночной тьмой палате плотными рядами стояли койки. Каждая излучала боль и горе. Сиделки в белых фартуках вечно отсутствовали. Больные не переставая звали, плакали, стонали и просили помощи.

— Тише! Тише! — злились вахтерши. — Вы тут не одни!

Пожилые женщины вздыхали и ворчали.

— Разве они думают о больных? — бормотали они. — Бросили их на попечение фельдшеров и вахтеров. Ох, горька судьба бедняка!

Среди прочих кроватей стояла и кровать Баськи с табличкой в головах, на которой были указаны имя, болезнь и температура. Баська хрипела, пыхтела, как старая машина, которая вот-вот заглохнет. Она не могла дышать.

— Воздуха! — просила она. — Немножко, капельку!

Тевье взял ее за руку.

— Баська, доченька, — позвал он ее, — ну что мне сделать для тебя?

— Воздуха, — повторила Баська. — Я больше не могу!

Тевье побежал к фельдшерам, к сиделкам.

— Сделайте что-нибудь, добрые люди! — просил он, ломая руки.

На него не обращали внимания.

— Врач придет, посмотрит, — отвечали ему.

Тевье побежал в кабинет врача. Но его не пустили. А когда Тевье все-таки до него добрался, врач тоже ничего не сделал. Он сердито подошел к постели больной, проверил пульс, поморщился и ушел с тем же, с чем пришел.

— Приоткройте окно, — проворчал он. — А вы тут не вертитесь! Здесь больница. Мы сами знаем, что нам надо делать!