Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин

Куракин, — его величество обедает у князя Ракоци.

Секрета в том нет, Сен-Поль обещал разнести новость. Цесарцам надо знать непременно, пускай мотают на ус. Потревожить их полезно.

Веселья за столом не было. Скрипачи-цыгане бередили душу, но Ракоци не оттого впадал в печаль. Поражение обрекло венгра на скитания, — теперь обращает взоры на султана.

— До конца лета уеду отсюда. Положение мое заставляет делать стрелы из любого дерева.

Французская пословица была произнесена с горечью, но без упрека. Однако обед прошел натянуто.

Вечером — снова на плезиры. А вставать царь понуждает рано. Борис едва жив, держится на ногах лишь силой ободряющих декохтов.

Поначалу в отеле Ледигьер завтрак подавали по парижскому обычаю, в постель. Царю не понравилось. Для чего это? Каждый в своем углу чавкает, будто собака.

Все качалось перед глазами Бориса — звездный брат, запустивший пятерню в миску с кислой капустой, розовое лицо Шафирова, блюдо с жареными фазанами. Их почти не тронули. Голова Бориса клонилась к скатерти.

— Ох, муки адские! — простонал, ущипнув себя. — Хороводимся мы тут, хороводимся…

Шафиров покосился на царя с опаской. Но Петр фыркнул, снова погрузил пальцы в миску.

— На-ко, Мышелов! Освежись!

Угостил по-царски. Еще немного — задушил бы, забивая в рот огромную щепоть.

— Князю грех жаловаться, — сказал Шафиров. — Вчера затмил собой всех кавалеров. Герцогша Ришелье…

— Тьфу! — обозлился Борис. — Привязалась… Вынь ей да положь русского повара. Вишь, испанский есть у нее, немецкий тоже… Подари ей, государь, да уедем отсюда!

Мямлил не прожевав, упрямо, впал в отчаянность и дельных слов не находил. Шафиров вмешался рассудительно:

— Еще не сделаны визиты к принцам крови. Зело обижаются на нас.

— Плевать, — бросил царь. — Всем не угодишь. Ты как мыслишь, Бориска?

— Не к чему визитовать. Дюбуа того и ждет… Сен-Поль, коришпондент мой, говорит — принцы суть лютые противники регента, как и де Мэн.

Принесли шоколад. Петр, не любивший сладкого, отказался. Шафиров нежил японскую чашечку в мягкой ладони.

— Дознаться бы, — начал он, — из чего мастерят дивное сие вещество — фарфор.

Ох, миротворец! Борис не дал утишить спор.

— Кровь у принцев дурная. То не политика — свара мелкая. Обиды некоторых фамилий. Сен-Поль говорит, согласия у них меж собой нет. Дело нам делать всяко с регентом. Да не мешкать… Книпхаузен на пятки наступает.

— Не мешкать? — отозвался Петр. — Мыслишь, хватит, нагляделись на нас французы? Коришпонденты твои как разумеют? А то — начнем сеять, не распахавши. Что проку!

— Меня Сен-Симон опять зовет откушать. Приватно… Дозволь — схожу! Через него многое явно.

— Сходи! — кивнул Петр. — Со мной знаешь как… Онёры да комплименты.

Встреча состоялась в тот же день. Гостиная графа, окнами на Сену, на громаду собора Нотр-Дам, блещет хрусталем светильников, стеклом поставцов с фарфором, заставлена пестрой, легкой мебелью на тонких, выгнутых ножках. Чем-то напоминают верткого, тонконогого хозяина эти креслица, стульчики, табуретки. Сен-Симон словно и не коснулся кресла — само подкатило по скользкому полу.

— Прошу, располагайтесь! Верхнее можете скинуть. Давайте без чинов! О ля-ля, Париж летом невыносим! Я прогнал жену в деревню, сижу ради царя. И не только я…

— Понимаю, — усмехнулся посол. — Сенсация невиданная, русские варвары.

— Нет-нет! — и граф плавно всплеснул щуплыми ручками, напомнив Борису танцовщицу в королевском театре. — Даже Юкселль, осторожный Юкселль… Его трясло от страха, но теперь он оправился, слава богу!

Оба в сорочках, притомленные духотой. Закатали рукава, опушенные кружевом. Локти — на холодок наборного стола. Потягивают терпкое вино — для аппетита.

— Фонтенель восхищен вашим царем. Я редко слышал подобные дифирамбы. Такие суверены, как царь, надежда не одной лишь России, но всей Европы. Ее будущее… В России правит просвещение. Сердечно рад за вас, мой принц.

— Пока что Марс препятствует музам, — вздохнул Борис. — Покончить бы войну, сломить упорство шведов.

— Нелепое упорство! — воскликнул граф, вскидывая руки, будто пытаясь взлететь к расписному потолку, к порхающим в синеве небожителям.

На столе цветной мозаикой выложены карты. Четыре туза… Притягивают снежной белизной. Борис передвинул локоть, прижал туза крестей. На кого он-то ставит, проворный графчик? Карты завел себе добрые.

— Вы жили в Италии?

— Заметно? — спросил Борис.

— Да. Вас выдает твердость произношения. В нос, как мы, — не получается? Попробуйте!

Хохоча, начал задавать экзерсисы. Похвалил ученика. Потом сказал, что принц чересчур церемонится на вечерах, — ныне модно ввертывать уличную брань. Нет, дамы не краснеют. Преподал тут же несколько словечек. И, с ходу переменив сюжет, пальнул вопросом:

— Вы целовали ногу папе?

— Пришлось.

— Церковь требовательна. Высшая добродетель — послушание. Кстати, царь возбудил надежды у наших духовных, после диспута в Сорбонне. Возможно ли сблизить религии? Это было бы вам полезно.

— Царь ничего не обещал. Согласитесь, граф…

— Без титулов, прошу вас!

— Я был знаком с одним ученым иезуитом. Он писал сочинение о могуществе духовном. Рим ищет господства над умами. Мы не маленькие. На что нам римская указка?

Ручки графа реяли в воздухе, умоляли:

— Боже вас сохрани! Сочувствую всецело. Правда, мы не столь послушны папе, как может показаться.

Беседа продолжалась и за обедом, оживленная и весьма для дипломата полезная. Ведь общее мнение насчет Сен-Симона таково — глас его есть глас высшего парижского света.

— Париж нам благоприятен, — сообщил Куракин царю. — Маршал Юкселль и иные влиятельные особы для конференции с вами, по всему видать, готовы. Также и Академия к твоему величеству расположена искренне. И в купечестве и на фабрике гобеленов… Чают большого профита.

— А я что твердил тебе, Мышелов? Не зря неделю истратили, не зря. Как итальянцы говорят?

— Кто выигрывает время, выигрывает жизнь.

— То-то же! Ну, нагляделись французы, пора, значит, сбор трубить.

Борис встрепенулся. Наконец-то! Но звездный брат тотчас охладил:

— Обожди! На Монетный двор еще разок надо бы… Больно хороша машина. Чик — и получай! Может, она и на другую работу годится. Смекнуть надо…

А Сен-Симон стремительно, мелким бисерным почерком заносил в дневник встречу с Куракиным.

«…Высокий, хорошо сложенный мужчина, сознающий свое высокое происхождение и притом обладающий большим умом, тонким обхождением и образованностью. Он достаточно свободно говорит по-французски и на других языках, он много путешествовал, служил в войсках, потом выполнял различные миссии».

16

Девять дней минуло после приезда царя. В Пале-Рояле подумывали, а что, если прав был камер-юнкер де Либуа, принимавший посольство на границе! Пожаловали из простого любопытства…

И вдруг — приглашение от Шафирова, приглашение настоятельное. Московиты хотят говорить о деле, обсудить интерес обоюдный. И без проволочек, завтра же.

В Пале-Рояле удивление, растерянность. Но неудобно ответить, что парижский двор не подготовлен.

Регент дал согласие.

— Берегитесь! —