Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

бы, конечно, не делал раньше [Г. Г-р].

13 июня 1942 года

Умер Александр Смирнов. Накануне смерти мы с ним чокнулись рюмками, а сегодня я два часа бродил по кладбищу и не мог найти место, где его хоронят.

Холод стоит чудовищный. Вчера с 23 и 2 часов дежурил у дома и застудил ноги. <…>

Постепенно вырисовывается вся картина зимней трагедии Ленинграда. Когда по нескольку дней в городе не выдавали хлеба, женщины как голодные волчицы налетали друг на друга, на возчиков хлеба, хотя последнего сопровождал милиционер, били витрины, вырывали хлеб и прочее.

Сегодня видел у Охтенского кладбища некрашеные гробы и мумии, закутанные в простыни и одеяла. Нет сил смотреть на страдания жителей города. Все, что было пережито за год, не случается и в десять лет… В Ленинграде сложилась тяжелая атмосфера. У людей измученный вид. На лицах – печать усталости, они апатичны и постоянно собирают и жуют подорожник и другую зелень. <… >

Сегодня получил на заводе три с половиной тысячи рублей. 200 отдал крестнику Вовке, 250 – Ольге в долг, у нее вытащили в кинотеатре карточки. Помогаю чем могу, делюсь куском хлеба. Ей 17 лет, брат на фронте, мать и отец погибли от голода [Б. Б.].

14 июня 1942 года

Полдня проходил по центру города. Был в Гостином, на Невском, Литейном в комиссионных. Купил приличное пальто за 800 рублей и на 200 рублей книг. Купил коричневый, под цвет брюк, пиджак за 150 рублей <…> [Б. Б.].

В последние дни на «лечебном питании» очень голодные ужины. Всего 90-115 г каши и 10–15 г масла [М. К.].

15 июня 1942 года

Столовая была на 16-й линии у Малого проспекта. Пообедав спокойно, возвращаюсь в районе. <…> Выстрелы и разрывы начались, когда переходила Средний. Снаряды ложились все ближе. Укрыться было негде. Я оказалась возле деревянного домика, но он показался неважным укрытием. Пришлось искать что-нибудь покрепче. Но вот нашелся наконец небольшой кирпичный дом, хоть маленький, но все же понадежнее. Подъездов нет. Вот дверь. Заперта. А разрывы снарядов все ближе и ближе. Прижалась я к стене, жду следующего снаряда. К домику подбежали несколько женщин, а с ними маленькая девочка с бантиком в волосах. Снаряды рвались один за другим, осыпая пространство вокруг себя осколками. Дверь в домик заперта снаружи, пытаюсь взломать ее. Не хватает сил. Снаряд попадает в дом напротив. Сыплются осколки. Следующий может быть наш. Женщины заголосили: «Погибли, погибли!» И на самом деле несколько человек у дома напротив упали. Пытаюсь сохранить остатки самообладания.

– Да ничего не погибли, – командую, – давайте, ломайте дверь. Подбежало несколько женщин, поднатужились, нажали вместе, и дверь поддалась. Вбежали на площадку, засыпанную известкой. Еще несколько разрывов, и обстрел прекратился [Г. К-ва].

Каждый из нас мечтал о работе, связанной со столовой, магазином продовольствия, а люди, работающие там, казались избранниками, попасть туда не представлялось возможным.

Голодная и унылая бродила я по городу в поисках работы, временами свет мерк в моих глазах и страшное бессилие и безразличие охватывали тело и разум.

Я мечтала о «хлебной работе». В поиски эти я втянула свою приятельницу В. Она где-то читала историю, но к весне ее преподавание кончилось, да и было, кажется, не особенно удачным. Это была ее первая после окончания университета работа, совпавшая с периодом угасающей дистрофии, когда мысли о пище заслоняли все остальное.

Помню, как мое голодное внимание привлекло объявление, написанное большими красными буквами на куске полинялых обоев голубого цвета: оно приглашало жителей города отправиться на работу в совхоз, плата в котором была обещана натурой. Вмиг в моем мозгу возникла соблазнительная картина всевозможных овощей в виде картошки, редиса, лука, огурцов и пр. Это обещание имело чрезвычайно большую силу.

Уже ни о чем другом неспособная думать, начала я соблазнять В. отправиться со мной работать в совхоз. Там будет много неистоптанной и незапачканной травы любых сортов и пород. Там будет свежий воздух, живительная и целительная близость природы, а потом, потом пойдут огурцы, картошка и пр. Этого оказалось достаточным, чтобы, недолго думая, собрать свои скудные пожитки в рюкзаки и двинуться в путь.

По дороге произошло трагическое происшествие. В. несла в своем рюкзаке бутылку с олифой, заменяющей в ту пору нам жиры. В пути пробка выпала, а бутылка, съехав набок, оставила свое содержимое на спине владелицы в виде огромного маслянистого пятна. При обнаружении этой потери В. пришла в глубокое отчаяние и разразилась гневными упреками по моему адресу – как это я, идучи сзади, вовремя не обнаружила эту катастрофу. Этот прискорбный случай вызвал одну из тех ссор, которые почти беспричинно возникали среди раздраженных голодом людей.

Мы почему-то воображали, что будем почти в одиночестве. К нашему немалому удивлению, к месту сбора прибыла огромная разношерстная толпа голодных жителей города. Большинство из них были худые женщины с потемневшими лицами с массой орущих и беспокойных ребят.

Нас поместили в какой-то большой полуразрушенный дом с огромной кухней на первом этаже при входе, в которой помещалась большущая плита. Поселились мы, к несчастью, в комнатушке рядом с кухней, и отсюда пошли наши беды.

Голодная ленинградская орава мгновенно, как саранча, набросилась на окрестные травы, и очень скоро в близлежащем районе не оказалось ни листочка более или менее съедобной травы.

День и ночь топилась на кухне огромная плита. День и ночь шла борьба за лучшие места на плите, за дрова, за украденные травы и т. д. и т. п. Ночью через тонкую перегородку из кухни раздавался непрерывный, разноголосый человеческий вой, который был отвратителен, жалок и совершенно непереносим.

Сварить на плите что-либо было очень трудно и почти что невозможно, люди всегда хотели есть, всегда что-то варили и всегда ссорились при этом. Сон в таких условиях был совершенно невозможен.

И мы решили найти индивидуальное жилище, сколько бы оно ни стоило. Очень скоро мы покинули этот страшный дом, так похожий на дом умалишенных, помешанных на траве людей.

Ничего, кажется, неспособно было радовать нас. Работа в совхозе была непосильна. Требовалось целыми днями, наклоняясь, сажать рассаду капусты и потом поливать ее, таская для этого большие ведра с водой из далекого грязного озера, расположенного не меньше чем за полкилометра. Не могу сказать, что работа шла быстро, но она все же подвигалась вперед.

Командовали нами местные жители, люди, мимо которых прошла ужасная голодная смерть и которые поэтому не могли понять наших нечеловеческих страданий.