19-я жена - Дэвид Эберсхоф

— Надо было позвонить мне.

— Что?

— Ничего. Просто шутка. Не смешная. Так ты говорила…

— Я встретилась с этой женщиной в кофейне, недалеко отсюда. Взяла с собой магнитофон, блокнот и чувствовала себя ну, знаешь, прямо как детектив какой-нибудь. Это было такое волнующее событие: ведь обычно историки… ну, мы знакомимся с людьми только через посредство документов, никогда лично не приходится встречаться. И вот эта женщина входит… Такая худенькая, такая испуганная и очень молодая, моложе меня года на два. И глаза у нее красные — никогда не забуду, какие красные у нее были глаза, — но она не плакала. Вот тогда меня прямо как ударило: это же не исследовательский проект, это человеческая жизнь — жизнь людей, искалеченная и сломанная этим учением, доктриной, которая есть побочный продукт моей Церкви! Разумеется, я знала об этом и раньше, но одно — знать о чем-то интеллектуально, и другое — столкнуться с ним лицом к лицу. Та женщина… Она сидела напротив меня в кабинке, и спина у нее была очень прямая, будто застывшая, и она просто стала мне рассказывать про своего мужа и двенадцать сестер-жен, очень спокойно, очень методично, будто до этого репетировала свою речь снова и снова. Через какое-то время она сбежала, через какое-то время решила, что если такая жизнь действительно то, что возжелал для нее сам Бог, то такой Бог ей не нужен. Но вот что ее убивало, из-за чего она захотела со мной поговорить прежде всего: ей пришлось оставить там своих детей — сына и дочку. Ты бы ее видел! Она вроде как рассыпалась прямо у меня на глазах, когда рассказала, как решила, что единственная возможность спасти ее детей — это сначала уйти самой, оставив их, а потом вернуться за ними, но было очевидно, что это одно из тех ужасных решений, с какими ни одна мать никогда не должна сталкиваться, да только ей пришлось, и она его приняла, вот и все. Теперь ей нужно было их как-то вызволить, но в реальности никаких возможностей это сделать у нее не было. Я хочу сказать, теперь много говорят о женщинах, лишенных материнских прав, но у этой женщины не было вообще ничего, даже ее веры. Потом она взяла меня за руку и спросила: «Вы мне поможете?» Мне не забыть, какой холодной была ее рука, будто ледяные тиски сжали мою ладонь… Тогда я поняла, что должна что-то делать. Не должна просто сидеть в своей библиотечной кабине, и читать свои тексты, и посещать свои семинары, и писать свою магистерскую работу, полную идей, но с полным отсутствием людей. Конечно, факультету именно этого от меня и нужно, но я не могла, и, к счастью, мой руководитель, профессор Спрэг, она полностью поняла, о чем я толкую, и вроде как меня спонсировала. Так что я получила здесь стажировку, а это было уже два года тому назад. И теперь я просто пытаюсь помогать другим женщинам вроде той и детям. Этот опыт изменил всю мою жизнь. — Келли взглянула на часы на стене. — Директор должна уже скоро вернуться.

— А что эта дама, о которой мы говорили?

— Дама, у которой я брала интервью?

— Нет, дама, в память которой назван этот дом. Что, ты говоришь, она сделала?

— Она реально помогла положить конец полигамии. Она ездила по стране с лекциями, рассказывая всем о том, каково многоженство на самом деле. Повсюду в стране люди стремились ее увидеть, и на некоторое время она стала столь же знаменита, как какая-нибудь наша рок-звезда или кто-то с ТВ, только ведь это были тысяча восемьсот семидесятые годы. Через некоторое время она появилась в конгрессе и описала им многоженство, и встретилась с президентом Грантом, и ему тоже все об этом рассказала. После ее визита в Вашингтон правительство наконец-то решилось сделать антиполигамное законодательство не таким беззубым. Энн Элиза запустила мяч в нужном направлении, и в конце концов нашей Церкви пришлось от этой доктрины отказаться. Энн Элиза призывала нас к этому, и она победила.

— Как это ты смогла столько о ней узнать?

— Последние два года своей жизни я читала все, что смогла достать об Энн Элизе Янг. О ней есть довольно много, она ведь написала эту свою по-настоящему знаменитую книгу «Девятнадцатая жена», и существуют дневники, и письма, и записи всяких людей, которые ее знали, и чем больше я читаю, тем больше мне хочется узнать. А знаешь, что странно? Даже сегодня очень многие из членов нашей Церкви эту женщину не любят. Она очень жестко боролась с Бригамом во время развода и написала много гадкого про Церковь в своей книге; кое-что из этого могло вводить в заблуждение и было вовсе необъективно, но она также заставила нас понять правду о чем-то очень важном. Она спасла нашу Церковь — по-своему, понимаешь, заставив нас отказаться от многоженства. Я никоим образом не могла бы верить в церковь, которая выступает за полигамию, особенно теперь, когда я все это увидела своими глазами. Я чувствую, что обязана Энн Элизе столь многим… Моей верой, а это самое важное, что у меня есть, конечно наряду с моей семьей, но я люблю мою Церковь так сильно, как вообще способна что бы то ни было любить. Я просто по-настоящему рада, что Энн Элиза провела нас через это испытание и, словно мощной струей, вымыла эту гадость из нашего организма… Для некоторых она стала поистине героиней. Но множество Святых на нее злятся, даже в наши дни. Кое-кто, например потомки Бригама, даже имени ее не произносят. Несколько лет тому назад они выпустили книгу воспоминаний о Бригаме, знаешь, собрали старые письма и другие документы детей и внуков Бригама, описывающие Бригама в домашней жизни, какой он был отец, а в конце привели список его жен. Они ее вообще не включили. Отредактировали: вычеркнули из истории! К счастью, не все оказались такими. Этот дом — его начала создавать группа членов СПД, почувствовавших, что необходимо что-то делать по поводу полигамии сегодня. Было не очень трудно собрать деньги, чтобы купить и отремонтировать этот дом. Очень многие вызвались помочь. Они смотрят на это так же, как я, считают это нашим долгом, понимаешь, потому что в некоторых отношениях это как бы часть нашего наследия.

— Я понимаю, что мне надо поговорить с директором, — сказал я. — Но ты сама можешь рассказать мне, как вся эта штука сработает для Джонни?

— Конечно. Сначала директор должна с ним познакомиться и убедиться, что он впишется в среду. Ведь это сообщество, и мы не можем допустить в него кого-то деструктивного, или слишком невыдержанного, или какого-то еще в этом роде.

— Ну, он не такой. — (Это было не совсем точно.)

— Разумеется, существуют правила, и мы требуем их строгого соблюдения. Помимо всего прочего, этим детям нужна дисциплина. Никакой выпивки, никаких наркотиков, никаких видов оружия; малейший признак чего-то подобного — и ты немедленно вылетишь отсюда. Здесь у нас зона НЕ-терпимости. Прежде чем он будет принят, Джонни придется подписать заявление о том, что он не станет нарушать правила. Это очень важный шаг: человек берет на себя обязательство и должен его выполнять. И последнее по порядку, но совершенно определенно не последнее по значимости: его ждет масса бумажных формальностей, заполнение анкет для разных учреждений, но это можно сделать уже потом, когда он у нас поселится. Мы пытаемся оберегать детей от бюрократов. Ну, как ты думаешь, как он ко всему этому отнесется?

— Он немного, как бы это сказать, непредсказуем.