Меч эльфов - Бернхард Хеннен

Поднялся Жероме, рыцарь, представлявший обвинение. У него было атлетическое телосложение и угловатое лицо с широким подбородком. Синие глаза смотрели на Люка с едва сдерживаемым гневом. Жероме был единственным Драконом в этой мрачной комнате, где решался вопрос жизни и смерти.

— Не стану повторять то, что говорил уже в своей обличительной речи. Но позвольте мне коротко прокомментировать слова Лилианны. Да, нам нужны рыцари, обладающие мужеством ступать по новым тропам, так как жизнь постоянно открывает нам новые возможности. Мы и называем себя Новым рыцарством, потому что требуем, чтобы Церковь оставила все старое и ненужное позади. Но, братья мои, при этом мы не должны забывать о главных положениях, на которых основывается наш орден. Люк не только попрал ногами наш старый образ рыцаря. Перед сотнями послушников он поставил под сомнение авторитет примарха, когда стал спорить со словами Леона. Можно, конечно, сказать, что он всего лишь ребенок, в пылу сражения у него вырвались неосторожные слова. — Жероме ударил кулаком по маленькой красной книжице, лежавшей на столе. — Но, братья и сестры, все было совсем не так! Эта змея, которую мы пригрели на своей груди, подготовилась к тому, чтобы возражать примарху! Он тщательно подготовился. Его, нужно признать, довольно умные ответы были придуманы заранее. Он планировал бросить вызов нашему брату Леону и возликовать! Мальчик двенадцати лет! Что он сделает, когда ему будет шестнадцать? Не хочу этого видеть! Поэтому для меня существует только одна мера наказания: я требую для Люка де Ланцака смерти через повешение! Любой другой приговор разрешит послушникам ставить под сомнение авторитеты. И именно потому, что нас окружают враги, мы не имеем права на слабость. А в случае Люка де Ланцака милость окажется не чем иным, как слабостью!

С бьющимся сердцем Люк смотрел на Леона. Будет ли он задавать тон, когда все трое судей удалятся на совещание? И, когда Жероме закончил высказываться, Леон кивнул.

Они собрались вокруг стола в комнате Друстана. На нем лежали тысячи медных и серебряных монет. Настоящее сокровище! Никогда прежде Гисхильда не видела столько серебра разом.

Карточный долг — это долг чести, так говорили послушники. А после бугурта все просто помешались на том, чтобы доказать свою честь. Бросали монеты им под ноги. А Леон созвал эскорт, чтобы оградить Львов сорок седьмого набора от ярости остальных послушников. «Грабители» и «бесчестные ублюдки» — самые слабые оскорбления, которые неслись в их адрес. Магистры и рыцари, оплачивая долги, думали похоже. Это было видно по их лицам, хотя они и не распускали языки.

Каждую медную монетку Раффаэль тщательно записывал в книжечку. Гисхильда не понимала его. По нему было видно, что происшедшее тоже задело его, но пересилить себя он не мог. Он должен был довести до конца то, что началось с его дурацких пари.

— Они ведь не повесят его, правда? — спросил Джиакомо. Его голова была перевязана так, что виднелись только глаза и рот. Нос у него был сломан, а на рваные раны пришлось наложить сорок три шва. — Они не могут этого сделать!

Гисхильда видела, как дергался мускул на щеке Друстана. Он ничего не сказал. Вместо этого заговорила Мишель, вместе с ними ожидавшая в бараке приговора Суда чести.

— Очень редко бывает так, чтобы послушника присудили к смерти, но все же такое случается. Когда я была послушницей, то видела, как мальчика с последнего курса забросали камнями, потому что он совершил насилие над служанкой.

Друстан барабанил пальцами по столу.

— Помню… — Он вздохнул и замолчал. — Если суд настолько высоко оценил честь девушки, то что же будет, когда речь идет о чести ордена…

— Мы должны освободить его! — вырвалось у Раффаэля. — Мы ведь не можем просто так сидеть и ждать!

Магистр покачал головой.

— И как ты себе это представляешь, парень? Кучка послушников штурмует цитадель ордена, опрокидывает стражу, крадет парочку лошадей и пробивается к гавани? А потом что? Украдем корабль?

— Но ведь надо же…

Раффаэль едва не плакал, в то время как Друстан разъярился.

— Вы должны были сказать мне, что задумали! Черт возьми! Думаете, мне приятно играть роль строгого учителя? Я еще должен защищать вас от вас же самих…

Мишель положила руку ему на плечо.

— Уже поздно. Остается только ждать, — подавленно проговорила она.

Друстан по очереди оглядел всех послушников.

— Только не думайте, что я не представляю, что творится у вас в головах.

Гисхильда бросила взгляд на дверь барака. На улице уже стемнело.

— Если бы меня здесь не было, вы побежали бы, ни черта не думая о том, что за наказание вас ожидает. Но вы должны понять, что помочь ему мы не можем. Кроме того, боюсь, что этой ночью там, снаружи, прячутся все ваши ненавистники, которые только и мечтают о том, чтобы встретить одного из вас в темноте. Мне еще никогда не доводилось видеть, чтобы какое-то звено так ненавидели, как вас. — Он кивнул на гору серебра, лежавшую на столе. — Разве это того стоило?

Они молчали.

— Мы ведь не можем просто бросить Люка в беде, — сказала наконец Гисхильда.

Она представила себе, как мальчик сидит один в камере. Если ей так паршиво, то каково же ему?

— Об этом надо было думать раньше… когда вы согласились с его безумным планом. И с пари… И… — Друстан ударил кулаком по столу так, что зазвенели монеты. — Если бы вы мне хоть что-нибудь рассказали!

— Он не должен оставаться один.

— Ты что, думаешь, ему станет легче, если вы скажете мне и Мишель, как вам жаль?

— Ему станет легче, если он не будет один, — настаивала Гисхильда.

Девочка едва не плакала. Слишком хорошо она знала, каково это — быть одной и бояться за свою жизнь.

Друстан перевел взгляд на двери.

— Черт подери, дети! Я ведь не могу вас выпустить… Не то чтобы я не хотел. Кажется, вы просто не понимаете, что натворили. Все злы на вас. У большинства вы отняли деньги… и они могут говорить себе, что, побив вас, защитят честь ордена, а не потому, что в их кошельке появились дыры. Если мы пойдем все вместе… Как думаете, далеко мы уйдем? Сейчас же полнолуние!

— А если пойдет только одна? — спросил Жоакино. — Одна за всех нас. Люк поймет, что все мы прийти не могли.

Все взгляды устремились на Гисхильду. На секунду ей стало плохо от мысли…

— Ты движешься словно тень.

Друстан впервые говорил о ее способности с уважением. Обычно он по этому поводу только ругался.

— Я пройду, — уверенно сказала она, радуясь, что больше не нужно сидеть и беспомощно дожидаться вестей.

— Если доберешься до замка, спроси мою сестру. Лилианна наверняка сумеет договориться, чтобы тебя пустили к Люку.