Ее превосходительство адмирал Браге - Макс Мах

- Подумать дадите или я, как секретоноситель, должна уйти с вами сразу сейчас или умереть на месте?

- Думайте, - пожал плечами мужчина. - Сегодня вы, в любом случае, должны присутствовать на вашем чествовании в Адмиралтействе. Юбилей, - тем более, свой собственный, - пропускать негоже. Дня три вас устроит?

- Да, - твердо ответила Лиза, мысли которой разбегались сейчас, как тараканы под лампочкой Ильича. Ей нужно было подумать. Успокоиться и обдумать поступившее предложение на трезвую голову. Впрочем, она понимала, что страшно хочет согласиться, благо и причин отказываться нет. Девяносто лет - серьезный возраст, старушка может и умереть.

- Хорошо, - кивнул Кержак, вставая, - тогда я позвоню вам через три дня вечером. Если ваше решение будет положительным, приготовьтесь заранее. Мы уйдем той же ночью.

- Багаж? - Ну не голой же отправлять в новую жизнь!

- Разумеется, - кивнул он. - Килограммов сто, но лучше не одним "сундуком", а несколькими, скажем так, чемоданами. Так нам будет легче.

На этом разговор закончился, и гости из иных миров покинули ее дом. Ни к кофе, ни к коньяку они так и не притронулись.

***

На чествование в Адмиралтействе собралась целая толпа зачетных стариков, из тех, разумеется, кто еще способен стоять, - пусть и с палочкой, - на своих двоих. Впрочем, двух адмиралов привезли в креслах-каталках, а ведь оба два были младше Лизы. Года на два, на три, как минимум. Но не у всех же такой организм, как у нее. И афаэра у них нет, так что негоже бахвалиться своим здоровьем. Она, на самом деле, и не хвасталась. Даже перед самой собой, не то, что перед другими. Напротив, ощущала в этой связи определенную неловкость. Взглянула на себя в зеркало, - не специально, а случайно, просто мимо проходила, - и увидела сухощавую высокую женщину. Старую - это да. Но не старуху, а именно женщину. Даже без брыльев, характерных для старых пилотов, неоднократно испытывавших большие перегрузки. Подтянутая, сохранившая осанку и вполне себе женский "рельеф". Если бы не лицо, - морщины, - седые волосы и старческие руки, могла бы и с молодыми посоревноваться. Но ни гордости, ни желания покрасоваться отражение в зеркале у нее не вызвало. Только чувство неправильности происходящего и неловкость, переходящую в стыд.

Потом она сидела в кресле, поставленном для нее с краю сцены в большом конференц-зале Адмиралтейства. Сидела, смотрела на зал, в котором собрался весь цвет Себерского Флота, не считая ее собственных родных и близких, и на выступающих, всходивших один за другим на трибуну, слушала панегирики, акафисты и прочие осанны, - у кого уж там что получилось, - и думала о своем. Сидеть с бесстрастным лицом она умела. За годы службы научилась, не без этого. И сейчас, глядя на нее, никто не мог с уверенностью сказать, слушает она или нет, и куда именно смотрит через затемненные стекла своих очков в металлической оправе. И хорошо, что так. Поступившее предложение, - внезапное, нежданное и достаточно безумное, чтобы быть правдой, - требовало тщательного рассмотрения, анализа и осмысления, чем она сейчас на самом деле и занималась. Думала, взвешивала, решала.

Когда почти сорок лет назад Мария предложила ей уйти отсюда Туда, Лиза отказалась, не задумываясь. Не о чем там было думать, потому и не колебалась, о чем тогда же без обиняков и сказала Маше. У нее, дескать, семья, - муж и дети, - родня и друзья, и родина, которую она поклялась, между прочим, защищать. Так все и обстояло тогда, но прошли годы, и многое изменилось. Дети выросли и встали на крыло, и в ней они, по-всякому, уже не нуждаются. Своей головой живут, да и, вообще! Ей же девяносто. Помри сейчас, никто даже не удивится. Скажут, "Значит, время пришло". Погорюют, возможно. Всплакнут, но и только. Никаких греческих трагедий не предвидится. А в остальном... Помощи им от нее уже не требуется. Наследство она им оставит немалое, так что, наверное, быстро успокоятся и пойдут дальше.

Получалось, что нет у нее теперь причин оставаться. Но и вопрос сейчас стоял иначе: а стоит ли огород городить? И вот это был по-настоящему правильный вопрос.

"А оно мне надо?" - спросила она себя, привычно пропуская через фильтр ключевых слов "бу-бу-бу" со стороны трибуны.

Молодость - это ведь не только внешность и здоровье. Это еще и страсть... Так что вопрос касался, прежде всего, состояния души. Жива ли еще старушка? Сможет ли ожить? И горит ли в ней по-прежнему тот огонь, который так жарко пылал еще тридцать-сорок лет назад? Об этом она и думала у всех на виду под монотонное "бля-бля" положенных ей по статусу славословий. Думать ей это не мешало. Напротив, сказанные с трибуны слова, - "отважный и умелый пилот, энергичный и талантливый командир" и прочее в том же духе, - позволили ей заглянуть в себя так глубоко, как никогда прежде. И оказалось, что душа Лизы жива, - чего, впрочем, и следовало ожидать, - огонь не погас и сердце все еще тоскует без новых приключений. И ведь не для того же ее зовут на ту сторону, чтобы прибить или выбросить на свалку. Наверное, она им действительно для дела нужна, а что империя, короли и бароны, так ведь и в Себерии отнюдь не социализм. И ничего, не тошнит. Титулы вон носит, - баронесса и княгиня, - и статусом пользуется. Не стесняется, одним словом.

"Что ж, - решила она, вставая из кресла и выдвигаясь к трибуне, чтобы сказать ответную речь, - значит, решено. Мой ответ - да!"

***

Странная история и даже более того: насквозь подозрительная. Не может исчезнуть бесследно девяностолетняя женщина-адмирал. Но, по факту, именно это и произошло. Двадцать третьего января, - это, стало быть, всего через три дня после чествования в Адмиралтействе, - крестная отпустила свою служанку навестить родственников. Та отсутствовала в Кобоне ровным счетом десять часов: с одиннадцати утра, до девяти вечера. Вернулась на извозчике, вошла в дом, а там в прихожей на столике для почты пачка прощальных писем, и ни в доме, ни снаружи никаких следов адмирала Браге-Рощиной. Письма странные. С одной стороны, Елизавета Аркадиевна в них явным образом прощается, извиняется за причиненные неудобства и беспокойство, и все прочее в том же духе, а с другой стороны, нигде и намека нет на самоубийство или еще что, но и объяснений, с чего вдруг сорвалась и куда отправилась, тоже нет. Не ограбление, не убийство или похищение, ведь написала, - и явно не торопясь, - семь довольно длинных писем, включая письмо в Адмиралтейство. Вряд ли похитители могли заставить адмирала написать столько писем. Сомнительно и недостоверно, да и зачем бы им это? Но вместе с княгиней Виндавской исчезли все ее награды, примерно треть принадлежавших ей лично драгоценностей, несколько живописных полотен без рам, пара охотничьих ружей из ее богатой коллекции, два мундира и какая-то совершенно уже музейная одежда, которую она хранила едва ли не всю жизнь, типа кожаного реглана пилота палубной авиации, фантастического по откровенности бального платья или формы капитана гражданского флота: бутылочного цвета брюки-галифе, коричневые кожаные сапожки со шнуровкой и застегивающийся до горла темно-синий китель. Вообще, тщательный обыск дома показал, что Елизавета Аркадиевна собрала в тот день шесть больших кожаных чемоданов, сложив в них и часть своего архива, альбомы с фотографиями, любимые музыкальные пластинки, разнообразные сувениры и полтора десятка книг. Ну и личные вещи, разумеется, словно собиралась в долгое путешествие, только не известно куда, зачем и с кем. Поиски вокруг дома и в окружавшем его лесу ничего не дали, полицейские ищейки след адмирала потеряли сразу за порогом мызы. Вышла через заднюю дверь и исчезла, и спрашивается, кто помогал ей нести чемоданы? А за дверью, к слову сказать, площадка, вымощенная известняковыми плитами, и снега на ней нет уже вторую неделю, так что и следов, - даже если таковые имели место быть, - не найти.