План D накануне - Ноам Веневетинов

для винтовок, капсюльный бундельревольвер, два «Кольт Техас Патерсон», короб пистонов для них, два револьвера «Бульдог», три Лефоше и два шестизарядных с колесцовым механизмом XVI-го века, утопленных в мягкий бархат резного кожуха вместе с тремя стальными пирамидами непонятного назначения.

Он вышел на открытое пространство и пропал вправо, за ним немедленно пропал и Полтергейст. Каждый следующий наблюдал исчезновение предыдущего. Пани Моника, несший короб и ящик с патронами, выйдя на простор, приостановился как бы перевести дух, исчез в правой же стороне, неестественно, будто его сдёрнула некая сила. Жаль, в этот момент он отвлёкся и не видел, каким образом исчез Пани Моника, но понимал, что его именно неожиданно не стало, только патроны грохнули в ящике.

Он остановился. В правом рукаве ждал своего часа шар в полтора фунта, в левом кармане холодил бедро и оттягивал ткань старый пистолет Лепажа. Осторожно, не сводя глаз с лакуны за щелью, он наклонился, сбросил на снег футляры, чуть выпустил шар, взвёл крючок пистолета. Обычным шагом приблизился и резко махнул правой, ударяя в заднюю стену склада, смотревшую на каток, немедленно возвратив в кулак, выскочил. По звуку он понял, что попал в кладку. Один караулил слева, присевши, ударил его по затылку ломом, обёрнутым полосой мешковины. Зодиак упал в снег, оставаясь в сознании, смотрел сквозь ресницы.

Квазифартовые налётчики из выколотой окрестности, которых все считали фартовыми, одевались сообразно фартовым. Всего двое, он наверняка видел их в окрестности, но имён не помнил. Между собой они перебрасывались почти на высшем диалекте. Собственно говоря, для восприятия это было всё равно что тишина, нарочитое и издевательское молчание. Ни толики спокойствия ни в чём, кроме звука. Перегруженные капилляры, стучащее громче водяного насоса сердце, конвульсии умственной деятельности, уже давно не разгоняемые от таких обстоятельств, как угроза смерти и угроза потерять близкого человека; учёные, в чью честь названы единицы и доли звука, работали молча; информативная тишина, дававшая схватить нечто непереносимое, роковое, инаковое ещё минуту назад; языковой ландшафт предельной ситуации на краю задней линии каменных амбаров для хранения и оказания услуг выражал могущество и несправедливость своим отсутствием, чья продуктивность, однако, являлась парадоксом, антиномией, все слышали, что они говорили, они говорили, колебания присутствовали, непроницаемые ни для чего иного мембраны и окружавшие их структуры вздрагивали так же часто, как и при звучании близко приводимых аналогий, описаний непреодолимых трудностей, попыток оживить изящные и кошмарные образы, которые и только которые достойны этих затрат сразу нескольких ограниченных ресурсов, но с тем же торжеством могли звучать горы, впадины на дне океана, лишённого воды, косяк птиц в вышине для наблюдателя и прочие персонажи амбициозных литераторов будущего.

Привратник — Л.К. заметил себе: цилиндр, фианитовая перевязь, перчатки с откидными кончиками, маленький портрет судьи на часовой цепочке, — торжественно отворил двери, куда хлынула почти уже разъярённая толпа читателей. Спустя приблизительно час околачивания в читальном зале, включая время на доставку заказанных вещиц, их привёз огромный малый в тонких парусиновых крагах, шаркающий и неповоротливый, катя перед собой стеллаж с номерами занятых читателями столов, они сели. Он заказал всю подшивку «Вести-Куранты» с 1621-го и после, когда газета была переименована в «Ведомости», в «Санкт-Петербургские ведомости», и семь номеров «Вологодских епархиальных ведомостей»; ему же пришлось перечитывать и пересматривать множество исторических источников, очерков и новостных заметок, нужное им могло проскользнуть даже в помянутой походя цитате из пропавшего обращения Лжедмитрия к безымянному дьяку, что тот обязан передавать ему нагар с церковных свечей.

На сбор сведений о доме на Зубовском бульваре и его владельцах были убиты дни. По истечении их они знали почти всё.

Село Тайнинское, пусть оно улетит на Луну от одного его пинка, разойдётся по швам. Посадка, балка с камышами, поле и дорога на Москву. Подле Белого озера подземные тюрьмы, удивительные пространства невиданных масштабов, сеть склепов с неочевидными переходами, системами окованных балок под высокими сводами, каменных лестниц, каких на утро бывает не видно, или они сдвигаются, ведут уже к другим платформам и уступам, залы перетекают один в другой, восьмиугольники — в скошенные с румбов параллелепипеды, колодцы меняют плоскости, человек в сравнении с этой архитектурой ничтожен, остаётся только бродить и ждать смерти; ступая под клетку на цепи, он исчезает и продолжает путь уже по другой темнице, никого не узнавая; опальные бояре не старятся, упустив раз, их уже невозможно выловить на допрос, с какой-то стороны казематы достраиваются, доносится шум. Так им и надо, боровам, а каким не надо, всё равно надо, а какие не боровы, то секачи, чтоб их прихлопнуло разом, язвы вскрылись, и по запаху царь учует хулителей. Их легион, он один, это его сначала настораживает, бьёт по нюху, страгивает с ума, он параноидален, верует и уповает, рисует кровью из лежащего третий день под троном трупа какой-то боярской дочери линии себе на ланитах, как у апачей, хочет попробовать опростаться в посла, его ему подержат. Главный эксплуататор и испытатель Скуратов, бич опричнины, вампир, елейный глас, он уже давно внутри боли, настоящей, а не всей этой душевной парестезии. Вот уж кровопийца всея Руси, бес, Вечный пономарь. Он всегда ехал во главе процессии, над ней вороньё, высматривал поле, где они схлестнутся, торжественно въезжал в Тайнинское и провозглашал царскую волю: будет вам вытертая замша, будет вам мольба, будет вам введение в заблуждение карательных экспедиций.

Парное молоко с одинаковой скоростью стекает по горлышку кувшина и по подбородку и кораллу, ромашки и одуванчики стреляют к выезду из села вдоль дороги, под сплетёнными рогатинами, свежесрубленными, потом к горизонту, разлетаясь в поле, гуси на мелководье под ивой, в теньке, капуста наливается соками, укрывает центр тяжести по одному чертежу, воды озера набегают на песчаную косу, мухи лениво перемещаются от вод к навозу, пот кристаллизуется в подмышках отброшенных рубах, солома на крышах выгорает, как и волосы носящейся в другое время с орами мелюзги, но только не сейчас, казать Бельскому отпрысков, следующее поколение, да лучше им задубеть в порубах, где они прячутся теперь под присмотром бабок; подсолнухи клонятся, коровы мычат уже близко, псы отвечают, они в пыли и колтунах, таких огромных, что невозможно спать на боку и вилять хвостом, в стогах борьба, за кустами и завесями из крон бурые избы, спать жарко, тучи комаров, после дождя радуга всегда через село, пятицветный кот лакает из речки с покосившейся привады, это ведьмин сын в него перекидывается, кувшинки парят на течении, на холме церковь, а фон её столь синь, Царство Небесное сейчас к ним ближе