Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Буржуазное мировоззрение индивидуалистично по своей сути. Попробуйте-ка распропагандировать высокооплачиваемого рабочего-индивидуалиста, дорожащего своим положением! А неквалифицированный малограмотный рабочий, по существу крестьянин вчерашний или даже еще сегодняшний, – коллективист. Видный впоследствии советский государственный и партийный деятель П. Г. Смидович, хорошо изучивший в свое время рабочий вопрос, писал: «Рабочие привыкли жить толпою; они чувствуют себя хорошо, если они в толпе, и не любят оставаться в одиночестве. Они и дома ищут «компанию», в праздник их тянет «на народ», «на улицу». К тому же они не дорожили своим положением: воистину, пролетариату нечего было терять, кроме своих цепей». «Рабочие, – писал Смидович, – дорожат деньгами гораздо менее, чем другие слои общества, хотя можно было бы ожидать противоположного, имея в виду тот труд, которым зарабатываются эти рубли» (Цит. по: 112; 274). Пропить зарплату было обычным делом: «Кончай, Ванька, водку пить, пойдем на работу, – пелось в старой рабочей песне. – Будем деньги приносить каждую субботу. Получил получку я: девяносто два рубля. Девяносто на пропой, два рубля принес домой». Да, тот нечеловечески тяжелый труд в душном и шумном помещении среди грохочущих машин и требовал крепкой выпивки, как компенсации. Дело доходило до того, что предприниматели заработки рабочих посылали к ним в деревню, сельским старостам или волостным старшинам, для уплаты податей и передачи семьям.

Конечно, далеко не все рабочие были высокооплачиваемыми, не все могли горжетки женам покупать. Кстати уж, нужно бы о самом термине «рабочий» кое-что сказать. Дело в том, что в XIX в. «рабочим» назывался человек неквалифицированного физического труда. Например, бурлак – это судорабочий. А квалифицированный работник именовался «мастеровым». И оплачивались они по-разному. Когда в 80-х гг., с появлением рабочего законодательства, на заводах весь работающий состав стали именовать «рабочими», квалифицированная часть фабричных усмотрела в этом ущерб своему положению и правам. Опасаясь снижения заработков, мастеровые зароптали, а потом стали увольняться с заводов. Тогда последовало указание властей: квалифицированным работникам фабрик и заводов присвоить наименование «рабочий», а неквалифицированным, выполняющим вспомогательные работы – «чернорабочий». Ну, и, разумеется, остались названия мастера, десятника и указателя.

Рабочий с женой за обедом

Заработки зависели не только от должности и квалификации, но и от города, и, наконец, от заводовладельца. Например, в конце XIX в. на Сормовском железоделательном и судостроительном заводе Курбатовых (около 600 работников) мастер получал от 2 до 5 руб. в день. Но и обязанности его были многосложны и разнообразны, вплоть до найма рабочих, определения их квалификации и заработной платы. Мастеровым на Сормовском судостроительном заводе платили: слесарям (100 человек), кузнецам (60 человек), литейщикам (50 рабочих) – по 1 руб. в день, котельщикам и клепальщикам (по 100 человек) – по 80–85 коп. Токари (50 человек), медники (20 душ) и столяры (30 рабочих) получали по 1 руб. 25 коп. – 1 руб. 30 коп. Чернорабочие, которых было 20–25 человек, зарабатывали по 50–55 коп. в день (163; 499). В московской слесарной мастерской, быт которой был описан выше, мастера «получали плату от 7 до 14 рублей в месяц, готовый стол и помещение для самого работника, но квартир семейным не было». В те же 80-е гг. в московской типографии «Общества распространения полезных книг» «самый машистый и квалифицированный наборщик при 13-часовом рабочем дне мог заработать не более 1 рубля 70 копеек в день, или 40 рублей в месяц, часто прихватывая сверхурочные… Повременщики наборщики акцидентщики получали 30–35 рублей и, как особое исключение, 40 рублей. Это были своего рода художники. Сверхурочные работы оплачивались наборщикам-мелочникам 15 копеек и 20 копеек за час, ученикам первого-второго года – 2 копейки, третьего – пятого – 3 и 5 копеек в час» (184; 371).

В советское время, говоря о положении рабочих, всегда подчеркивалось, что хозяева разоряли их штрафами. За что брались штрафы – это мы уже видели. Но каковы они были? Нужно иметь в виду, что с 1886 г. штрафы шли уже не в карман владельцев, а на социальное страхование самих рабочих (заболевания, несчастные случаи и пр.), так что предприниматели в них не были заинтересованы. Во Владимирской губернии в 1885–1886 гг. на штрафы уходило от 0,16 до 4,85 %, а в среднем 2,46 % заработка, у отдельных рабочих повышаясь до 16 и даже 40 %. В 1886–1887 гг. штрафы составляли от 0,09 до 2,5 %, в среднем 1,7 %, а под влиянием закона 1891 г. за 1901–1913 гг. штрафы составляли около 0,4 % заработка. В 1901 г. в среднем на одного рабочего при этом приходилось 5,8 штрафа в год – в 4,1 раза меньше, чем до 1886 г. (112; 254, 255). Так что не так был страшен черт (штраф), как его малевали советские пропагандисты.

Насколько справедливы были штрафы? Для периода до 1886 г., естественно, сведений нет. А вот за 1901–1910 гг. рабочих по предприятиям, находившимся под контролем фабрично-заводской инспекции, оштрафовали 2554 тыс. раза, при этом жалобы в инспекцию на неправильное штрафование поданы лишь 22 101 раз, иными словами, оспорено было всего 0,086 % случаев штрафования (112; 256).

Говоря о содержании рабочих в конце столетия, нужно отметить, что большей частью они жили на хозяйских харчах: «На кухне обедами пользовались все рабочие, – пишет только что цитировавшийся рабочий типографии, – за исключением наборщиков, которые находились в более привилегированном положении: они жили на своих квартирах и пользовались своими харчами. Все остальные рабочие были «на харчах» у типографии и имели койки в общей спальне, за что высчитывалось у них по 6 рублей в месяц.

К утреннему чаю белого хлеба не полагалось, только черный; чай заваривался в общий чайник, сахару выдавалось по два фунта в месяц на человека.

Ели из общей деревянной чашки деревянными ложками. За каждую чашку усаживалось за стол не менее 12 человек. Мясо делилось старостой по столам, крошилось в чашку, и старостой же подавался сигнал, когда можно приступать к его извлечению из чаши, ударом ложки по ней. Начинался настоящий бой: «если ты смел, то два съел», если проворонил – остался без мяса (полагалось на день в сыром виде по четверти фунта на человека). Отыгрывались главным образом на черном хлебе, каше и картошке, которые чередовались через день» (184; 371). В московской слесарной мастерской на утренний чай полагалось. «…мальчикам одна кружка чаю, полкуска сахару и черного хлеба ломоть; вечером, в 5-м часу, полудничали: давали по ломтю хлеба… Обед и ужин состояли из картофельного супа с мясом и каши с салом или щей с мясом и картофеля с салом, но все наедались досыта…». После перевода мастерской в собственный дом хозяина, когда улучшились условия проживания рабочих (см. выше), «вместо полудничанья с ломтем хлеба был введен чай…» (184; 393, 394).

Как неодинаковы были у разных хозяев и разных рабочих заработки и содержание, так долго не было единообразия в продолжительности рабочего дня. В начале 1880-х гг. в московской слесарной мастерской «рабочий день наш был с 6 часов утра до 8 часов вечера с перерывом 1 час на обед, ½ часа на утренний чай»; на 5-часовой полдник «полагалось полчаса». В 1887 г. мемуарист перешел на работу в Брестские железнодорожные мастерские: «Работа в железнодорожных мастерских по сравнению с работой в мелких слесарных предприятия имела большие преимущества: 10-часовой рабочий день, отпуск на пасху – неделя, а на святки – две недели, аккуратная уплата заработка» (184; 393, 395–396). На московском заводе Вейхельдта, где слесаря работали не повременно, а сдельно «и сами уже следили, чтобы в их бригаду не мог попасть лентяй; такого сейчас же выкидывали из своей бригады», рабочий день в 1891 г. длился 10 с половиной часов; но зато, неплохо зарабатывая, рабочие к вечеру валились с ног (184; 386–387). В московской типографии «Общества распространения полезных книг» в 80-х гг. «рабочий день начинался с шести часов утра и оканчивался в восемь часов вчера, с часовым перерывом на обед, что составляло чистых 13 рабочих часов» (184; 370–371). В типографии Кушнерова, славившейся хорошими условиями (попасть туда было непросто), рабочие хорошо зарабатывали («На «Кушнеревке» каждый индивидуально работавший наборщик имел у себя на руках расчетную книжку, в которую и вносился заработок. Кроме того, существовали небольшие записные книжечки… через каждые два-три дня сосчитанные самим наборщиком гранки подавались в контору; ведающий этими подсчетами К. С. Индрих их проверял и записывал… к получке делалась общая сводка двухнедельного заработка, который вписывался в расчетную книжку.»), но рабочий день в 1887 г. был все же 11,5 часа (184; 380–381).