Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России - Лилия Кузнецова

Попугай императрицы Марии Феодоровны относился к породе «восточная розелла». Фигурку экзотической птицы мастер набрал из десятка различных уральских и сибирских камней, только на глазки-бусинки пошли рубины, привезённые из дальних стран (см. рис. 44 вклейки). Тулово попугая умело вырезано из отборного ярко-розового родонита, почти не имеющего привычных тёмных жилок, а крылышки и верхние пёрышки длинного хвоста сделаны из байкальского лазурита, причём обыграны белые пятнышки природных включений. Как живая, крепко вцепившись коготками в прихотливой формы сук, приникла пёстрая птица к изображающему «скалу», зеркально отполированному куску тёмно-зелёного нефрита. Недаром этот попочка обошелся августейшей покупательнице в 200 рублей, хотя цена и выглядела явно заниженной по сравнению с аналогичными работами фирмы Фаберже.[819]

Алексей Козьмич Денисов-Уральский, хотя и не оставил воспоминаний, стал одним из немногих ювелиров, удостоившихся чести попасть на страницы романов. Вводя в ткань сочинений действующим лицом ювелира Жереми Позье, беллетристы вовсю использовали мемуары «бриллиантщика», зачастую переписывая оттуда целые страницы да ничтоже сумняшеся заменяя неспешное повествование записок жившего в XVIII веке автора прямой речью исторических персонажей. В случае с «певцом Урала» всё обстояло иначе.

Знаменитому учёному Ивану Антоновичу Ефремову в ранней юности крепко врезалось в память увиденное на знаменитой выставке, открывшейся в магазине Денисова-Уральского 5 марта 1916 года. Навсегда запомнил будущий романист артистический облик хозяина «с вечно растрёпанной гривой непокорных волос и клочковатой бородой, обрамлявшей староверческое высоколобое лицо художника».[820]

Вспоминались Ефремову и низкие залы, показавшиеся ему «пустоватыми и неуютными в тусклом свете пасмурного петроградского дня», и стоявшие «в центре каждой комнаты одна-две стеклянные витрины с небольшими скульптурными группами, вырезанными из лучших уральских самоцветов», излучавших «собственный свет, независимый от капризов погоды и темноты человеческого жилья», и расставленные вдоль стен и окон витрины-столики, где «сверкала нетронутая природная красота: сростки хрусталя, друзы аметиста, щётки и солнца турмалина, натёки малахита и пёстрые отломы еврейского камня…», шедшие нарасхват «горки» и подобранные в коллекции образцы камней «в больших и малых ящиках с клеточками-гнёздами».[821]

Через полвека уважаемый учёный (кстати, предсказавший открытие отечественных алмазов) начал с этого описания свой фантастический роман «Лезвие бритвы». Ефремов помнил, как внутри «высокой, столбиком», витринки, «на чёрном бархате сверкали готовые ювелирные изделия, сделанные по эскизам» самого Алексея Козьмича Денисова-Уральского, «неутомимого художника-камнереза». Но вместо виденных редкостных минералов, малоизвестных даже знатокам, или, казалось бы, привычных аметистов или аквамаринов, зато искрящихся в изысканно обработанных кусках породы, писатель поместил в подвеску, «прикреплённую под кулоном из жёлтого топаза, такого яркого, что он был виден от входа», четвёрку диковинных прозрачных камней, пронизанных точечными металлическими включениями и прекрасно гармонировавших «с глухой сероватостью платины» изящной оправы и цепочки.[822] Ничего, что подобные самоцветы странного серого цвета, похожие больше на хрустально прозрачный металл, ещё никем не обнаружены в природе, что их просто выдумал автор романа, чтобы от этих таинственных диковинных самоцветов, так органично якобы появившихся в магазине на Морской, потянулась нить фабулы романа.

Однако Ефремов не смог удержаться от описания «гвоздя» выставки произведений Денисова-Уральского – нашумевших «скульптурных групп-миниатюр», как называл их сам художник.[823] Этим аллегорическим фигуркам, представляющим державы, воюющие в Первой мировой войне, посвящали заметки все столичные газеты, а посещение экспозиции считалось не только престижным мероприятием, но и признаком патриотизма (см. рис. 45–48 вклейки).

Действительно, фигурки-аллегории были чудо как хороши! «Белый медведь из лунного камня, редкого по красоте, сидел на льдине из селенита, как бы защищая трёхцветное знамя из ляпис-лазури, красной яшмы и мрамора, а аметистовые волны плескались у края льдов. Две свиньи с человеческими лицами из розового орлеца на подставке из бархатно-зелёного оникса – император Австро-Венгрии Франц Иосиф и султан турецкий Абдул Гамид – везли телегу с вороном из чёрного шерла, в немецкой каске с острой пикой. У ворона были знаменитые усы Вильгельма Второго – торчком вверх».[824]

А рядом виднелись и другие скульптурные миниатюры, по-иному но также карикатурно осмеивающие правителей стран, вошедших в коалицию врагов Антанты: Франц-Иосиф на сей раз представлен «старой, с отвисшим дряблым телом обезьяной», сидящей возле разбитого корыта, исполненного из литографского камня, и помещённой на постамент из прекрасно отшлифованной яшмы, чей природный рисунок заставлял вспомнить о «лоскутной монархии». Голова незадачливого правителя, одетого в костюм, вырезанный (чтобы лишний раз напомнить о красном и белом цветах герба австро-венгерского государства) из пурпурина и молочного кварца, выполнена из яшмы и увенчана шапочкой из магнезита.[825]

Ещё более не повезло повелителю Блистательной Порты: Денисов-Уральский изобразил Абдул-Гамида II в виде увенчанной красной феской мерзкой жабы, хотя и подавившейся тяжёлым снарядом, но крепко, несмотря на кандалы, вцепившейся в кусок лазурита: пусть сепаратный мир пока ускользал от Турции, зато проливы Босфор и Дарданеллы стоили торга.[826] Раздулся от самомнения глупый индюк – Румыния,[827] а японскому соколу оставалось лишь тихо сидеть на скале.[828]