Без остановки. Автобиография - Пол Боулз

каждую ночь. Могла бы получиться прекрасная запись. Шакалы заявились примерно в половине второго, стаей где-то под тридцать особей, рысью спустились по долине мимо отеля и выбежали на рыночную площадь, где начали драку с местными собаками. Не было никакой возможности записать их ночью, потому что генератор выключали в половине одиннадцатого.

Через две недели Джейн захотела вернуться в Танжер. Сначала мы поехали в Марракеш, спустившись с Высокого Атласа одной холодной ночью, когда нас больше всего волновало, найдём ли мы горячий ужин. Мы пошли к Кристоферу и обнаружили, что Бужемаа готовился к нашему приезду и заранее приготовил ужин в печи. Вскоре появился и Бужемма, настроенный поговорить, и сказал нам, что президент Кеннеди мёртв. Зная Бужемаа, я подозревал, что это одна из его тяжеловесных шуток, особенно когда тот уточнил, что смерть наступила в результате пулевых ранений. Звучало слишком по-мароккански, чтобы не быть вымыслом. Бужемаа (прозванный: «Он из Собрания избранных») любил попророчествовать, чем и занимался в тот вечер. С проникновенной горечью, будто мы с Джейн были замешаны в убийстве, он предупредил, что после устранения Кеннеди американцы увидят, как Соединённые Штаты распадаются и вырождаются, а потом захотят быть гражданами любой другой страны, но не своей собственной. «Почему?» — спрашивали мы. «Потому что им захочется жить, как и раньше, — отвечал он. — А в Соединённых Штатах будет только смерть». Не сказать, чтобы его слова нас сильно порадовали, но мы кивнули и сказали: «Чертовы янки». С тех пор всякий раз, видя нас, Бужемаа напоминал об этом вечере: «Помните мои слова о вашей земле? Так всё и вышло?»

Зимой я начал работать над романом, написание которого должно было доставить мне немало удовольствия. Я попытался воссоздать в душе свои переживания от чтения триллеров, которые читал до седьмого класса начальной школы, чтобы понять, может ли мне это что-то дать теперь. Мой приём сработал. Меня быстро захватила разработка сюжета, и я уже знал, что книга получится. Вешние силы цветения перелились через край и хлынули в природные пейзажи. Мне хотелось быть вдали от всех людей, уйдя прочь от всякого шума, чтобы свободно гулять на свежем воздухе и писать.

Я нашёл нужный дом на краю утёса с видом на море, в 130 метрах над волнами. Дом стоял на участке с двадцатью квадратными акрами леса. Полгода я гулял по тропинкам с блокнотом в руках и писал роман. Джейн приезжала в полдень со служанками, которые принимались за работу на кухне и готовили обед. Часто по вечерам заглядывал Брайон Гайсин, приводя с собой двух поваров, Салáха и Таргисти́, и тогда мы закатывали пир горой в марокканском стиле: харира[572], пара гарабов[573] и таджин[574]. В то лето было немного гостей. Ненадолго появлялась Сьюзен Зонтаг. Приезжал Теннесси, но он чувствовал себя настолько подавленно, что даже Танжер не смог пронять его душу, и уехал, не пробыв и двух недель. Ларби снова был со мной, смотрел за домом. Он всё больше нервничал из-за возможной реакции властей на французское издание его книги, которая вскоре должна была выйти в издательстве Gallimard. Беспокойство, которое он ни на минуту не скрывал, передалось мне, и я тоже начал подумывать, что было бы лучше, если бы Ларби скрылся из виду. Я организовал ему визу в Соединённые Штаты, он уплыл вместе с Биллом Берроузом на корабле Independence и уже больше никогда не возвращался в Марокко. В середине ноября, вернувшись в Танжер, я закончил роман «Вверху над миром»[575] / Up Above the World.

Я вернулся из очередной поездки в Касабланку и обнаружил Джейн в приподнятом настроении. Она рассказала мне о полученном письме на моё имя с приглашением от кубинского правительства посетить Гавану. Они писали, что мне надо будет только добраться до Рабата и сесть на летящий в Алжир самолёт. Оттуда меня доставят в Прагу, а потом прямым рейсом в Гавану. Джейн считала, что мне надо показать это письмо в американском консульстве, чтобы развеять любые подозрения, которые могут возникнуть у властей, если они уже знают об этой поездке. Я же, наоборот, думал, что власти сочтут такое поведение доказательством моей паранойи (потому что, мол, чувствую за собой вину [перед властями США как коммунист]). Меня приглашали стать членом литературного жюри, а такое предложение, из какой бы страны оно не исходило, я принимать не хотел. Однако реакцию Джейн не назовёшь избыточной и совершенно неразумной, если учитывать общий контекст. Всего за несколько лет до этого я был вынужден приехать в американское представительство в Танжере и от руки написать несколько страниц, рассказав, как я стал членом американской компартии, а потом вышел из её рядов. После этого представители властей предупредили меня, что позволят мне жить в Танжере, только пока я не «лезу, куда не надо». С учётом того, что чуть ранее ФБР отказалось дать разрешение на перевыпуск паспорта Джейн, нам ни в коей мере не были безразличны соображения американского консульства касательно того, чем мы занимаемся.

Весной мы с Джейн отправились в Соединённые Штаты. В какой-то момент я остановился у Джона Гудвина в Санта-Фе. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как я в последний раз видел этот город, но он ещё не изменился кардинально. Казалось, что остальная часть страны намного опережала эти края в разрушительной гонке, так что Санта-Фе был наименее неприятным городом в Соединённых Штатах. Я поехал во Флориду. Отец стал ходить совсем мало. Стало трудно ходить даже с тростью. Я каждый день выводил его с собой на прогулку. Он сказал, что завещал себя кремировать. Я спросил его, зачем он мне это говорит, и он больше эту тему не обсуждал.

Когда мы вернулись в Танжер в июне, я начал серьёзно обдумывать предложение издательства Little, Brown and Company описать Каир (для тома в планируемой ими серии книг о городах). Перспектива прожить год в Каире не сильно меня прельщала, и чем серьёзнее я обдумывал её, тем меньше энтузиазма испытывал. Я отправил им несколько писем с предложениями других городов, где было бы легче жить, таких как Марракеш, Гонконг и Лиссабон. Но по разным причинам ни один из городов им не подошёл. Я не мог заставить себя согласиться на Каир. Последней надеждой, абсурдность которой я прекрасно осознавал, был Бангкок, и я его предложил. Город, где я никогда не был и о котором ничего не знал. Когда Гарри Сайонс[576] ответил: