Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

Поэтому немудрено, что и во французской статье проглядывает немецкий, несочувственный взгляд на либеральные стремления в России и совершившиеся уже в царствование покойного императора реформы. Большинство немцев всегда смотрит враждебно на всякий шаг вперед в нашем отечестве. Автор французской статьи ожидает чего-то хорошего от молодого нашего императора и сменившего графа Лорис-Меликова нового министра внутренних дел графа Игнатьева. Увидим.

19 июля. Воскресенье. Опять большой промежуток в моем дневнике. В продолжение этого антракта я занимался по утрам почти исключительно разборкой своего домашнего архива. Работа эта доставляет мне большое наслаждение: вся протекшая жизнь моя как бы воскресает в памяти; целый ряд забытых лиц и фактов проходит в воспоминаниях моих. С невыразимым удовольствием пробегаю письма матери и отца в лета моего детства, переписку с товарищами по службе, давнишние заметки о разных предполагавшихся ученых работах и прочее и прочее.

В последние же дни я получил несколько писем (ответных) из Петербурга: от Арапетова, Баранцова, Обручева и Головнина. Так как все эти письма получены по почте, то в них, конечно, не могло заключаться каких-либо интересных сведений о том, что делается в петербургских правительственных сферах. Но вчера прискакал сюда в Симеиз курьер Морского министерства с письмом от Гирса, который по приказанию государя и совершенно конфиденциально извещает меня об успешном окончании продолжавшихся так долго дипломатических переговоров с Германией и Австро-Венгрией.

Наконец тройственный договор, совершенно секретный, подписан и ратифицирован в том самом виде, в каком был уже при мне согласован с нашей стороны. Сегодня же я ответил Гирсу и отправлю это письмо также с курьером Морского министерства, так как государь приказал Гирсу писать об этом не по почте. Курьезное предостережение со стороны самого царя! В письме своем я прошу Гирса выразить государю мою глубокую признательность за его внимание; оно действительно тронуло меня [тем более что я не ожидал его].

Гирса я поздравил с успехом, но вместе с тем не скрыл от него, что в заключенном договоре вижу темную точку – трехлетний срок, на котором настояла Австрия. Не значит ли это, что наша соседка имеет des arrières pensées[122], исполнение которых только откладывает, находя несвоевременным осуществить их в течение ближайших трех лет? Мне кажется, что такой короткий срок должен предостеречь нас от излишнего оптимизма и лишает нас возможности извлечь из заключенного договора всю ту выгоду для наших внутренних дел, какую могло бы доставить полное обеспечение наших политических интересов на более продолжительное время.

Всё это я счел нелишним откровенно сообщить Гирсу в предположении, что он, вероятно, покажет мое письмо самому государю; ибо опасаюсь, чтобы при настоящих заботах о сокращении бюджета не решились, заручившись заключенным договором, на слишком широкие сокращения наших боевых сил, доведенных с таким трудом до настоящего их состава. В этом отношении я вовсе не разделяю иллюзий покойного императора и наших дипломатов: заключенный договор вовсе не считаю твердым обеспечением наших интересов на Востоке. Может быть, при настоящей обстановке и нельзя было добиться ничего лучшего: мы видели, с какими трудностями удалось Бисмарку заставить Австро-Венгрию согласиться и на заключенный договор. Но именно в этом полунасильственном привлечении Австро-Венгрии к тройственному союзу и вижу непрочность его и возможность всяких неожиданностей в будущем.

30 июля. Четверг. Жизнь в Симеизе течет спокойно, но мы не можем жаловаться на чрезмерное однообразие и уединение: по временам заезжают к нам соседи; на днях приезжал сын из Симферополя, а теперь гостит свояченица, сестра моей жены, приехавшая из своего бессарабского имения. Между тем прибыли наши тяжести, отправленные из Петербурга морем; предстоит разбирать их и приводить в порядок библиотеку.

До сих пор почти исключительно занимаюсь своим маленьким архивом. Чтение старой переписки, старых бумаг времен юности и первых годов службы моей доставляет мне большое наслаждение. В памяти моей оживают образы и факты, давно уже забытые.

На досуге читаю Токвиля: «L’ancien régime et la révolution»[123]. Как многое в этом ancien régime Франции походит на теперешнее наше положение; как много для нас поучительного в изучении истории Западной Европы во времена, предшествовавшие Французской революции 1789 года! То же самое поразило меня, когда я читал известное сочинение Тэна: «Les origines de la France contemporaine»[124]. На каждой странице находил я сходство с нашими порядками и спрашивал себя, на чем же основывают наши русофилы и славянофилы свою теорию о каких-то мнимых особенностях русского народа, предназначенного будто бы Провидением идти своей исключительной дорогой к решению каких-то особых исторических задач? Если мы отстали почти на два столетия от Западной Европы, если продолжительное соприкосновение с Востоком и татарское иго оставили на нас глубокий неизгладимый отпечаток, если восточная церковь со своим византийским характером отчудила нас от римско-католической и протестантской Европы, то всё это не дает права утверждать, будто между нами и Европой нет ничего общего; будто всё у нас шло и должно идти иначе, чем в остальном цивилизованном мире, что Россия должна проложить путь к какой-то особой, неведомой до сих пор цивилизации. Все эти туманные умозрения Аксаковых, Хомяковых и последователей их рассеются как дым перед неотразимою логикой действительного исторического развития человечества.

7 августа. Пятница. В среду приехал к нам в Симеиз брат мой Борис. Неожиданное его появление было непродолжительно: сегодня он уже уехал, продолжая порученную ему начальством ревизию некоторых военно-окружных судов. В самую минуту его выезда, пока мы еще сидели за утренним чаем, посетил нас совершенно неожиданно князь Дондуков-Корсаков, одесский генерал-губернатор и командующий войсками Одесского округа. Он прибыл вчера из Одессы прямо в Алупку по случаю полученного им извещения об опасном положении нашего соседа князя Семена Михайловича Воронцова, которому, однако же, теперь легче, поэтому князь Дондуков завтра же возвращается в Одессу. Часа два он пробыл у нас и, по своему обычаю, не умолкал во всё время. Более всего распространялся он о возможности нового назначения его на Кавказ. [Хотя, по словам его, назначение это и пугает его, однако же нетрудно было подметить, что слухи об этом перемещении льстят его самолюбию.] О настоящем ходе дел в высших правительственных сферах он отзывается критически, жалуясь на крайнюю неопределенность направления и полную неизвестность видов правительства.

9 августа. Воскресенье. Только сегодня дошло до нас известие о пожаре, истребившем в прошлую пятницу Ориандский дворец. Причина пожара пока еще неизвестна; говорят, что огонь начался на чердаке. Жаль это красивое здание, украшавшее живописную местность Орианды. По всем вероятиям, оно надолго останется руиной. Великий князь Константин Николаевич поселился в маленьком домике, известном под названием «адмиральского» и знаменитом тем, что тут император Александр I, как говорят, почувствовал первые приступы болезни, которая вскоре свела его в могилу.