Улица Ангела - Джон Бойнтон Пристли

— Я уверен, что мне заплатят полностью за две недели, — говорил Тарджис. — И тогда я сразу же прежде всего расплачусь с вами.

Миссис Пелумптон на минуту прекратила уборку, остановилась, посмотрела на него и сказала неожиданно низким голосом:

— Обещайте мне одну вещь.

Тарджис немедленно выразил согласие. Он сейчас готов был обещать ей что угодно.

— Так вот… обещайте мне неделю-другую не пить совсем.

— Обещаю, — ответил он, не колеблясь ни минуты. Он обычно вполне удовлетворялся двумя стаканами пива в неделю. А Пелумптоны были убеждены, что он неделями пил без удержу. Мистер Пелумптон, тоже сторонник пива, говорил, что виновато виски: если его пить много, оно доводит человека до такого состояния, в каком находится Тарджис.

— Даже когда вы имеете работу, все равно это скверная привычка, — продолжала миссис Пелумптон. — Но когда вы безработный, так иметь такую привычку и совсем не годится. Воздержитесь на время, не берите в рот ни капли. Я не из тех, кто требует запрещения спиртных напитков да проповедует трезвость (хотя я когда-то, еще до свадьбы, и подписала обет, но тогда я ни за что не выпила бы и рюмки, не нравилось мне виски), но я всегда говорю и буду говорить, что молодому человеку вроде вас, который должен искать места, лучше не брать в рот ни единой капли, хотя бы для того, чтобы от него не пахло.

— Вы, безусловно, правы, миссис Пелумптон, — сказал Тарджис в надежде, что этот добрый совет означает согласие хозяйки давать ему кров и пищу, пока он будет искать работу.

— Знаю, что права. И пусть то, что случилось… вы можете до хрипоты твердить, что хотите, а я все-таки уверена, что вы попали в беду из-за вашей слабости к виски и что из-за этого-то вас и уволили — пусть то, что случилось, послужит вам уроком. Кутежи вам не по карману, да и голова у вас слабая, так что лучше уж вы это дело бросьте. Вот нашему папе это тоже не по карману, но я должна сказать, что пить он умеет. А вы — нет. Так что вы должны раз навсегда запомнить этот урок. Обещайте это мне, и я вас, так и быть, оставлю у нас, — живите и платите, сколько можете, пока вы без работы. Я всегда говорю, что надо не только самим жить, но и давать жить другим, а к тому же до последнего времени вы были, прямо скажу, из всех жильцов, какие у нас перебывали, самый степенный и аккуратный насчет платы. Но только смотрите, не говорите ничего папе, ему это не понравится, потому что он и сам работает и… как бы это сказать… тоже вносит в дом кое-что. Но у меня характер мягче, и я не могу выгнать человека только за то, что с ним случилась маленькая неприятность и он не может платить столько, сколько полагается по уговору.

— Большое вам спасибо, миссис Пелумптон, — сказал глубоко тронутый Тарджис.

— Недельки две, во всяком случае, можно подождать, — добавила хозяйка предусмотрительно.

Тарджис снова поблагодарил, но уже с меньшим жаром. Пока он найдет опять заработок в три фунта в неделю, может пройти больше, чем несколько недель. До последнего замечания миссис Пелумптон он надеялся, что она готова ждать месяцы. Впрочем, отсрочка на две недели тоже кое-что значит. Он ужасно боялся сказать хозяйке, что лишился работы, не получил пока даже жалованья за последние полмесяца и не может ей уплатить. Теперь он вздохнул свободнее, но все же настроение у него было самое мрачное. Он спрашивал себя, что делается в конторе, рассказал ли мистер Голспи мистеру Дэрсингему о том, что вчера произошло, отошлют ли ему заработанные деньги, дадут ли хорошую аттестацию. У него оставалось ровно восемь пенсов, и, как назло, в это утро очень хотелось курить. Ничего не поделаешь, придется купить папирос.

Он вышел, чтобы купить десяток самых дешевых, потом решил пойти почитать объявления и записать, где требуются служащие, а может быть, и заглянуть на биржу труда. Был один из тех неприятных дней, когда погода беспрестанно меняется: то выглянет на минутку солнце, то надвинутся тучи и подует резкий восточный ветер. Совсем невесело слоняться в такой день с двумя пенсами в кармане, без работы, без надежд на будущее, опасаясь возможной встречи со страшным мистером Голспи, а может быть, и с полицией. Очнувшись перед биржей труда, он пожалел, что пришел сюда, потому что при виде биржи почувствовал себя еще более несчастным. Он ненавидел биржи труда.

Обедал он поздно, а когда обед кончился и миссис Пелумптон занялась стиркой и уборкой с той бешеной энергией, какую она всегда развивала по субботам, вернулся домой из соседнего трактира мистер Пелумптон и с видом оракула разглагольствовал целый час. На этот раз Тарджису сбежать было нельзя, потому что он уже начинал чувствовать себя здесь нахлебником, которого держат из милости. Кроме того, когда у тебя в кармане два пенса, а на улице дует восточный ветер, лучше сидеть здесь, чем в другом месте. Все это, вероятно, было ясно и мистеру Пелумптону, так как он не сводил с Тарджиса мутных глаз и все бубнил, бубнил: то знакомил его с тайнами своего «дела», то давал нелепейшие «добрые советы». Это было ужасно. Тарджис сидел, слушал и ненавидел этого скучного, надоедливого старика.

— Да, понимаю, мистер Пелумптон, — с мрачной вежливостью поддакивал он ему время от времени. А мысленно добавлял: «Лучше бы ты, старый дурак, хорошенько вымыл и причесал свои бакенбарды». Но от этого ему не становилось легче.

Около половины четвертого поток красноречия мистера Пелумптона неожиданно иссяк, так как у входной двери кто-то позвонил. Миссис Пелумптон, тотчас появившись неизвестно откуда, крикнула:

— Па, поди взгляни, кто там. Это, должно быть, Магги. — И, стоя в напряженной позе, с поднятыми бровями и открытым ртом, ожидала, пока ее супруг, волоча ноги, шел через комнату и затем через переднюю.

— Да, да, здесь, — донесся оттуда его голос. — Войдите. Одну минутку. — И он зашаркал обратно в комнату, так раздражающе медленно, что жена его с явным нетерпением начала вращать глазами.

— Ну что, это миссис Фостер? — крикнула она в дверь.

— Нет, это не миссис Фостер, — ответил ее муж с достоинством и посмотрел на Тарджиса. — Это молодая леди из вашей конторы, которую послали к вам с поручением.

— Пройдите с нею в гостиную, — сказала миссис Пелумптон вдогонку Тарджису.

Это оказалась юная Поппи Селлерс, и Тарджис проводил ее в гостиную. Необычность положения усугублялась тем, что свидание происходило в комнате, где он почти никогда не бывал. Гостиной пользовались лишь в особо торжественных случаях, а по крайней мере триста шестьдесят дней в году она стояла пустая, таинственная, закутанная в чехлы, точно в саван. За вылинявшими кружевными занавесками здесь приютились некоторые наиболее удачные покупки мистера Пелумптона — механическое пианино и экран из складчатого шелка, два кресла с очень лоснившимися сиденьями, коврик из половины медвежьей шкуры, несколько книг в стеклянном шкафчике, десятки бабочек в другом шкафчике, две картины, писанные маслом, прекрасная коллекция раковин, стеклянные пресс-папье, шерстяные коврики, мраморные пепельницы, сувениры всех курортов юго-восточного побережья. С портрета, висевшего над камином между двух высоких зеркал, на которых были нарисованы аисты, с кротким изумлением смотрел вниз отец миссис Пелумптон, так сильно увеличенный, что с первого взгляда его можно было принять за грандиозную панораму Альп. В этой комнате была совсем другая атмосфера, чем в остальных. Сюда не проникал кухонный чад, здесь было прохладно, пахло нежилым помещением, немножко лаком и шерстью. Отверстие камина закрывал большой бумажный веер, и, как только в комнату вошли люди, по складкам веера разбежалась кучка каких-то потревоженных пятнышек, и этот легкий шорох и движение спугнули тишину.