Тоннель - Яна Михайловна Вагнер

говорил, что есть, я своими ушами слышала. Да ну мало ли, что он там говорил, вот зачем вы опять начинаете... Это вы начинаете, а я слышала, можно с семьями.

И босая женщина с плохо отмытым лицом посмотрела вдруг на профессора и сказала, что все правда и места действительно есть. И что с семьями — можно, сказала она, и пускай профессор сходит за дочками, потому что ей тоже надо найти одного человека.

Горбоносый профессор ответил не сразу, и все почему-то ждали, пока он заговорит.

— Нет, дорогая, боюсь, так не получится, — сказал он. — Все равно очень стыдно выходит. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:54

— Объясните, я не понимаю, там что, правда метро?

— Вы подумайте, столько времени, и ни слова никто...

— Ну зачем же глупости сочинять, там щит у них электрический!

— Нет, метро, вон мужчина сказал, что метро!

Резкий грохот «Макиты» разносился по мертвым рядам, словно крик петуха, и на звук шли с обеих сторон. Парами, группами и поодиночке, собираясь то ли в очередь, то ли в толпу, и вопросы раздавались всё громче. Что-то надо было и правда, наверное, объяснить, только что? Их тут человек сорок уже или пятьдесят, а скоро будет сто. Опрометчивые решения, снова подумал Митя.

 

У нее там хотя бы есть воздух, повторил он опять — не себе уже, бывшей жене. Это был единственный выход, повторил он, и снова не помогло. Мы ее все равно откроем, с вами или без вас. У вас дочь там, у вас дочь. У вас дочь.

— И что делать в метро, извините, какая разница? Говорят вам — щит, вон написано!

— Где написано? Где вы видите, что написано, видно кому-нибудь?

— Ой, а надо вообще открывать, кто-то знает вообще, что там, я не знаю вот, например, а они открывают...

И конечно, сейчас сломается бур. Или сдохнет аккумулятор.

— Нет, нормальное дело, взять вот так и сверлить! Не спросясь никого!

— А какая станция?..

А вот бригадира проходчиков ничего в эту секунду не мучило. Он сбивал «Макитой» дверные петли и не слышал ни голосов, ни собственных мыслей. С перфоратором он смотрелся гораздо уверенней, чем с ружьем, и вид у него был почти счастливый. Оба его товарища стояли тут же, готовые перехватить эстафету, но своей драгоценной радостью бригадир делиться был не готов.

— Что угодно там может быть, между прочим! Неслучайно ж решетка, а если там не метро, я не знаю...

— Ну а что там, по-вашему, может быть, вон написано — выход!

— Где написано, покажите мне!

— А куда этот выход, подумали вы? Перед тем как сверлить?

— Это я как будто сверлю, интересная вы такая, почему вы мне говорите, вы им говорите...

— И скажу, между прочим!.. Так, ну всё, прекратите! Вы слышите, пре-кра-ти-те немедленно, я вам говорю, выключайте! Здесь дети вообще-то маленькие!

И какая-то полная женщина в голубом тяжело побежала к двери, и какие-то люди побежали за нею, а другие наперерез, чтобы ей помешать. Шум усилился, и случилась не то чтобы драка, а, скорей, пока неприятная толкотня, которая драке обычно предшествует.

Но последняя, нижняя петля в этот самый момент разломилась, и железная створка двери провисла и оторвалась. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:58

Никакого там не было спуска в метро — даже те, кто в него не верил, ожидали почему-то именно спуска и представляли его одинаково: эскалатор и резиновые поручни, указатели и стрелки. Не было там и кладовки с брошенным инвентарем. Просто пыльный неширокий коридор, расходящийся в обе стороны. Вдоль стены бежала труба в серебристой фольге и ветвились толстые кабели. И такая же оказалась в этом коридоре нежилая темнота, а все-таки была она ощутимо прохладнее, как и должно быть под землей, и запах оттуда шел сырой, каменный.

Первыми в коридор зашли три проходчика с фонарями — и вполне справедливо, ведь они-то его и открыли. Следом пропустили инженера с женой, а затем возле неширокого проема снова начали толкаться и спорить, в этот раз о том, кому заходить следующим. Может, тем, кто тут рвал животы и двигал машины; а то, может, и вовсе больше пока никому и, наоборот, не мешать. Мнения на этот счет разделились, и человек десять шагнули-таки через порог. Спор продолжился бы и внутри, потому что яснее не стало — следует отправиться направо или налево, кому именно следует отправиться и что, собственно, там потом надо будет делать, — тут-то кстати и вспомнили про инженера. Где, спросили его, этот самый электрический щит, или связь, или что там еще. И как скоро, спросили его, он все это починит.

На животрепещущие эти вопросы, однако, инженер из Тойоты не ответил. Он стоял у стеночки очень тихо и, когда возникла наконец пауза, так же тихо и вежливо попросил всех, пожалуйста, выйти из коридора. Прямо сейчас, если не сложно. А потом там, снаружи, погасить фонари. Да, пожалуйста, все. Да, и фары. И еще, по возможности, не шуметь. То есть чтобы ни звука. Совсем.

Эта странная просьба возражений не вызвала потому лишь, что и вид у очкастого инженера был странный, и голос. Таким голосом говорят, как правило, в крайних случаях, в самых крайних, — и спустя три-четыре минуты в коридоре и правда не осталось почти никого. Когда снова стало темно и тихо, женщина из Тойоты посмотрела в ту сторону, где стоял ее муж, хоть его и не видела. И хотела спросить — Митя, что, — или просто обнять его наконец. Ничего не спрашивать, просто обнять. Но глаза ее, только заново привыкавшие к темноте, разглядели вдруг светлую полосу. Вертикальную, тонкую, рыжую щель. И еще одну — поперек, возле самого пола.

— Твою ж мать, — сказал владелец УАЗа Патриот, который тоже никуда, оказалось, не выходил.

— Ёшкин кот, — где-то рядом с большим чувством сказал бригадир. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:59

— И еще раз, друзья, прошу вас: спокойно, — сказал профессор. — Никакого больше насилия. У нас численное преимущество... Кстати, — он обернулся к чиновнице. — Им не покажется странным, что в группе одни мужчины?

— Не покажется, — ответила та. Улыбка у нее сделалась неприятная.

— Да по рогам надавать им, и всё, — предложил в свою очередь клетчатый владелец Ситроена. — Цацкаться еще.

— Никакого. Насилия, — строго напомнил профессор. — Хватит.

Он держался бодрее и вообще как будто скинул лет десять. Шел вприпрыжку, почти не хромал даже, как если бы свалилась у горбоносого профессора с плеч какая-то тяжесть. И говорил вроде правильные вещи — что достаточно уже было смертей и что вот сейчас, друзья мои, вот сейчас у нас с вами есть шанс наконец прекратить это все и поправить, — но лейтенанту слушать его не хотелось. А еще он не знал, куда девать руки, как-то надо было их держать отдельно от тела и в карманы засунуть тоже было нельзя. Думать об этом лейтенант себе запретил и вообще старался, чтобы мыслей в голове у него не было никаких, совсем, но от профессорских разговоров его мутило, и с каждым шагом сильнее.

Так что, когда впереди показался Майбах и чиновница сказала — вот здесь встаньте, там камера, — лейтенант опять не подумал ничего и становиться тоже никуда не