Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

надо, я куплю, ты только скажи. Чайную обходи стороной

– Но там, говорят, всегда свежее бочковое пиво.

– Потому и обходи, а в воскресенье вместе идем в баню. Ты ведь домой вроде не собираешься.

– Нет.

– Вот и славненько.

Поход в баню, находившуюся в противоположном конце довольно протяженного села, дед превратил в неторопливый и обстоятельный рассказ о селе, встреченных селянах, с которыми он раскланивался снятием шапки с головы, и местных традициях.

– Обрати внимание на лошадь, едущую нам навстречу.

Я обратил. Удивило, что все трое, сидевшие в санях, поздоровались громко и также со снятием головного убора. При этом, не моргая и не опуская глаз, рассматривали нас. Внимательный осмотр продолжился и после того, как мы разминулись, просто те в санях развернулись и смотрели не на дорогу впереди, а на нас, оставшихся позади.

– Ты считаешь, что они на нас смотрели?

– Конечно.

– Нет. Они смотрели исключительно на тебя. Они знают, что у Казанских поселился новый учитель, а раз я иду в баню, – он тряхнул своей сеткой с бельишком, – значит, рядом не случайный попутчик, его бы они сразу признали и потеряли интерес, а новый учитель. Учитель же на селе – фигура!

Впоследствии мне не раз пришлось убеждаться в справедливости его слов. В бане дед удивил меня не только могучим своим телосложением, но и тем, с каким наслажденьем предавался банным процедурам. Укрывшись в парилке, не выходил долго. Настолько, что я забеспокоился. Понесся туда, оставив тазик без присмотра. Дед на верхней, самой жаркой полке угадывался своим астматическим пыхтеньем. Кинулся к нему. Он встретил вопросом, показавшимся мне, озабоченному его самочувствием, неуместным:

– А тазик где?

– Да в зале, где еще?

– Э-э-х, долго же ты будешь постигать тайны бурмакинского бытия, – витиевато завершил он.

– А в чем дело-то?

Дед сполз с верхней полки задом, таща за собой свой тазик с мылом и мочалкой.

– Ну, пошли.

В зале уже и место наше заняли, и тазик мой увели.

– Что ж, будем мыться из одного и обливаться по очереди, – печально заключил Алексей Михайлович, пристраиваясь на каком-то кусочке лавки у стены в самом углу.

Мне места не нашлось, и домывался я стоя, размышляя о постигших меня за столь короткий промежуток времени неприятностях. Вроде вполне деревенский, даже хомут на лощадь могу надеть, а тут опростоволосился, враз да не раз… И сколько впереди подобных сюрпризов?

Дорогие мои старики

О Софье Васильевне ничего особо не вспоминается, потому что общался с ней мало. Была в ней некая подспудная надменность что ли, выражавшаяся в некоем её отдалении от собеседника при обсуждении даже самых бытовых вопросов. На гладком лице всегда снисходительная полуулыбка из тонких подкрашенных губ. Наверное, знал какие-то биографические подробности, да забыл. Фигура статная, лицо породистое, практически без привычных в её возрасте морщин. Седые волнистые волосы аккуратно уложены и скреплены сзади замысловатым гребнем. Походка неспешная. Голос требовательный, требующий неукоснительного исполнения и повиновения. Дед, как взял её в молодости одной лихой атакой, так до сих пор и не может поверить в свою удачу. Любит безумно и повинуется беспрекословно.

Она из семьи зажиточной, с гимназическим, еще дореволюционным образованием. Конечно, долгие годы советской власти не могли не наложить отпечатка, но порода нет-нет да сказывалась то в реплике какой, то в неожиданных воспоминаниях, то в суждении о людях и событиях. Одним словом, не простой оказалась моя квартирная хозяйка и повар по совместительству (готовила, кстати, отменно) гражданка Софья Васильевна Казанская.

Что касается деда, то с ним потом мы столько обо все переговорили, что жизнь его у меня как на ладони.

– Я ведь не всегда был такой. Сонюшка, принеси наш альбом.

Листаю толстые страницы старого с серебряными застежками альбома и вижу их молодыми и красивыми. Она загляденье, а уж он, и слов нет. Высокий, под два метра, широкоплечий, русые волосы в крупных кудрях перехвачены надо лбом лентой, аккуратные усы и бородка, внимательный взгляд светлых глаз. А вот он в гриме, играет одну из главных ролей в спектакле по пьесе А.Н.Островского, поставленную местным народным театром. Нет, он способен был увести под венец не только Софью Васильевну, а и невесту более состоятельную, да приглянулась именно она.

– Я ведь, как и ты, Колюшка, (он с самого начала, точнее после похода за водой, так звал меня) по образованию учитель.

Поднимаю изумленные глаза.

– Да. Только выучился не в учительском институте, а в семинарии.

– Разве в семинарии не попов готовили?

– Попов, – он морщится, – правильно сказать – священнослужителей. Да, их тоже. Но если ты не возжелал принять сан, то получал свидетельство, позволявшее работать учителем в начальной школе.

– Я и не знал.

– Да вы многого не знаете, а то, что знаете, не всё правда. Вот, например, что, по-твоему, значит трактир?

– Место, где пьют, гуляют, деньги швыряют.

– Э-э-х. Еще скажи грязные столы, дым коромыслом и гулящие бабы на коленях.

– Разве не так?

– Совсем не так. В Ярославле трактиры, за исключением, может, тех, что при постоялых дворах, были местом, где практически вино и не пили. Так, пива разве бутылку за вечер. В основном чай. Чистота и порядок исключительные. Чуть кто громко говорить начнет, тут же подойдут и попросят унять голос. Не уймет, вынесут на улицу, как миленького. В каждом трактире два зала. Один – обеденный, другой – для культурного отдыха и обязательно с бильярдным столом, а то и двумя. Можно партейку сгонять, а можно просто в кресле посидеть с газетой свежей.

Но меня больше интересуют не трактиры, а сама семинария, та самая, где мы устраивали в Актовом зале танцевальные вечера. И я спрашиваю именно об этом. Дед надолго задумывается, возвращаясь мысленно в далекое прошлое.

– Строго было?

– Очень. Жизнь семинаристов приближалась к монашеской. В половине шестого утра сбор на общий братский молебен, после которого завтрак и занятия, занимавшие весь день за исключением двух часов на обед и послеобеденный отдых. Время до ужина посвящалось подготовке домашних заданий, после ужина – вечерние молитвы и сон.

– Каков возраст семинаристов?

– Ребята от 12 до 18 лет. Все время под неусыпным круглосуточным присмотром со стороны инспекторов и их помощников, а также старших семинаристов, определенных для того руководством семинарии.

– А с дисциплиной как?

– Особых нарушений не было, ведь основной контингент – сельские поповичи, бедные и смиренные, больше всего боявшиеся вызвать гнев. Но были и ребята городские, немало ярославских. Те могли и покурить, и в город убежать.

– А вы бегали?

– Не раз.

– И куда,