Синий ветер каслания - Юван Николаевич Шесталов

твоих каменистых перекатах, где и в звонкий осенний мороз беспокойная вода журчит и лепечет голосом монет, стояли наши гимги, плетенные из тонких прутьев и корней кедра. Когда солнце уже собиралось спрятаться за спину тайги, мы шли к перекатам, вытаскивали из воды гимгу, посаженную между камнями. В ней плескались огромные щуки, у которых на спинах цветут причудливые узоры с зелеными и белыми полосками, и крылатые рыбы — хариусы.

Лесная речка… На твоем берегу обязательно стоит избушка на курьих ножках. В нее несут свою добычу охотники. Ни один зверь, даже медведь, лазающий по деревьям, не может забраться в нее. Рядом с избушкой на курьих ножках обыкновенная изба, стоящая на земле. Загорится заря — в домике появляются охотники. Первыми, конечно, приходим мы с мамой. Рубим дрова. Растопляем чувал и готовим ужин. Потом приходят другие охотники. При свете жаркого чувала охотники снимают шкуры белок, развешивают на просушку. Варят суп из нежного беличьего мяса…

О лесная речка, ты напомнила мне запах вареной беличьей головы. Как давно я не слушал у чувала, стреляющего искрами, длинных, длинных, как ночь, сказок!

НОВЫЙ ШАМАН

Женщина родного края.

Пробудись, взгляни вокруг

На дела твоих подруг!

Мир гордится их судьбою,

Что же ты живешь рабою,

Что же ты зимой и летом

Под платком не видишь света?

На моей земле весенней

Кто, скажи, тебя священней?

Всю ночь кричал Мань-пыг. Лицо его было красное и круглое: он тужился и плакал. И казалось, вот-вот сорвется голос его…

Яныг-турпка-эква квакала, как лягушка, и плевалась зелеными плевками на Итью Татью.

— Агум-варнэ-ут! Агум-варнэ-ут! (Дух, насылающий болезни.) Это ты принесла нам несчастье; не соблюдаешь законы предков! За тебя наказывают нас боги, отнимают душу нашего внука. Тебя надо наказать!

Ворчала и тетя Сана:

— Из-за нее может погибнуть стадо: за мужское дело взялась, не бережет в чистоте хорей, через него перешагивает. Разве мансийке можно?!

Потом говорит Окре:

— Попроси Потепку, пусть пошаманит. Он ведь был большим шаманом. Много людей вылечивал, спасал от смерти. Над маленьким, чистым человечком духи, наверное, смилуются, если их задобрить… Пусть пошаманит Потепка… Проси, проси его, Окра.

И Окра просила, умоляла Потепку, чтоб он поговорил с богами, узнал причину, за что мальчика наказывают духи, чем провинились оленеводы…

Потепка сидел лицом к железной печке, в которой играл, трещал огонь. Его почти бесцветные глаза были печальны.

— Не могу я вылечить мальчика, не могу… Знаете ведь, я больше не шаман… Надо съездить в соседнюю бригаду за фельдшером.

Неизвестно, что было бы дальше, если бы не Итья Татья. Она посмотрела на всех долгим глубоким взглядом. А потом попросила у плачущей Окры разрешения подержать ее сына. Даже та, молодая, на Итью Татью косилась. Но сына все же дала.

Итья Татья прильнула смуглой и румяной, как яблоко, щекой к лобику мальчика, заглянула в ушки и ротик, потрогала его ручки, круглый живот и попросила мыла. Отрезав тоненькую стружку, она положила ревущего Мань-пыга животиком на свои колени.

Стружка мыла оказалась чудом: вскоре мальчик оправился, успокоился и заснул глубоким сном.

Яныг-турпка-эква больше не плевалась. Окра целовала Итью Татью и роняла на ее сверкающие бусы счастливые материнские слезы.

Все так же играло пламя в печке, все так же потрескивали смолистые дрова, все так же сидел Потепка у огня, только в глазах его словно плясали теперь озорные искры.

— Вот вам и шаман! Вот вам и новый шаман! — говорит он, кивая седой головой в сторону Итьи Татьи.

ПОТЕПКА

Ветры свищут, вьюга рыщет,

Вьюга в сердце рвется,

Чуя горе, вьюге вторя,

Сердце рыбой бьется.

В те слепые дни былые

Знал ли я, болея,

Что ведь доктор счастье мог бы

Мне вернуть быстрее?