Синий ветер каслания - Юван Николаевич Шесталов

Которой нет и не было длинней.

Пусть бьется в сердце радость и тревога,

Пускай звучит, как песня, скрип саней,

Пускай метель шаманит в исступленье,

Пускай заносит мной пробитый путь, —

Стучите в сердце мне копытами, олени,

Дыхание земли, в мою врывайся грудь!

Это играет санквалтап?

Нет! Это поют и рассказывают сказки восемь женщин, а двое пишут.

Кто эти женщины?

Женщин нет: это поет нарта с восемью ногами и двумя полозьями. Нарте подпевает тающий снег. Песня ее длинная-длинная, — я уже устал слушать. Песня ее монотонная-монотонная, как старинная жизнь. Не хочу я жить такой жизнью. Что это такое: изо дня в день олени бредут, бредут, перекатываются, как тяжелые камни. Где-то летят космические корабли — и жизнь летит. А мне медленно, как мамонты, вросшие в землю, кивают древние кедры.

Сколько этим кедрам?

Наверно, лет триста!

Кедры кивают мне и нараспев рассказывают сказки, которые они слышали еще от своих дедов. Они рассказывают о дороге, по которой мы движемся к Уралу.

«Не первый ты едешь по этой дороге, — тянет кедр под скрип полозьев. — По этой дороге ездил еще Тэк-ики. Это было давно-давно — во времена песен, во времена сказок».

В мансийском ли городе, в хантыйской ли деревне женщины, как обычно, кололи дрова, носили воду или просто гуляли меж домами. Вдруг на чистом зимнем небе выросло облако. Оно стало расти, расти. Над деревней превратилось в тучу черную, закрыв своей спиной солнце. Туча, как ястреб, рванулась вниз, схватила когтями самую молодую, самую красивую женщину — невестку Тэк-ики, и полетела…

Это была не туча, а Курк — орел огромный.

Люди всполошились.

Тэк-ики схватил лук, натянул тетиву и стрелой с толстым наконечником отбил у Курка с правой ноги три когтя. Но Курк улетел, унес самую красивую молодую женщину. Курк летел — сияние слабело. Вот оно превратилось в маленькую-маленькую звездочку. Люди заметили: он стал приземляться за Уралом, в стране, где живут саран[35] — торговые белые люди.

Тэк-ики сказал брату Ай-ас-торму:

— Почему ты свою жену не защитил? Надо пойти искать ее.

Брат сказал:

— Какой силой я ее буду защищать? Пойду — убьют!

— Ты хочешь, чтобы наш народ был уничтожен, а богатыри появились за Уралом: ведь твоя жена рожает богатырей, поэтому ее и утащили, — сказал Тэк-ики.

И Тэк-ики запряг оленей и поехал в сторону, где погасла звезда, погасло сияние красоты снохи.

Долго ли снег хрустел под его нартами, коротко ли кедры кивали ему кудрявыми головами, наконец доехал он до высокого дома, что стоял на берегу лесного озера за большими болотами на середине пути до высокого Кев-ики — старика Урала. Дом этот был не простой: в нем жили двести Менквов. Нарта Тэк-ики пела песню еще за семью болотами, а Менквы-людоеды уже спорили. Самый молодой говорил: «Я съем его глаз!» Другой говорил: «Нет, я!» Третий говорил: «Да что вы спорите — разве вы почувствуете запах капли крови! Что для нас, людоедов, один глаз!..»

Не успел Менкв закрыть рот, тяжелая дверь открывается, как пушинка, — на пороге стоит отыр-богатырь Тэк-ики. Заносчивые Менквы вдруг оробели: один прячется за спину другого.

— Ну, кто будет есть мои глаза? — говорит Тэк-ики, вынимая из ножен сияющий серп луны — богатырскую саблю.

У всех словно уже отрублены языки — ни слова.

Ходить стала сабля по головам Менквов, как вода между травами. Всех людоедов перерубил Тэк-ики. Тела их лежали в шесть рядов, как бревна, сложенные в плоты.

Хотел уже уходить Тэк-ики, как вдруг подумал: «А если убрать всех убитых, помыть дом — на обратном пути будет где остановиться и отдохнуть: ведь дом лучше, чем чум. И другим охотникам будет хорошо!» И как подумал, так и сделал. Прибрал, помыл — все засверкало. И сил стало так много, словно отдохнул в родном доме, пахнувшем янтарными каплями смолы.

И сказал Тэк-ики громче грома, чтобы слыхали все деревья, чтоб несли звуки все ветры во все стороны и во все века:

— Когда настанет доброе время, когда родится счастливый человеческий век, там, где Менкв-людоед уронил печень, там, где отыр Тэк-ики набирал силу, пусть будет место отдыха людей, пусть будет там дом доставать до туч, пусть люди видят хорошие сны и набирают силы для большой дороги!

Сказал и поехал дальше за невесткой. Долго ли ехал, коротко ли ехал — перед ним выше туч засверкали волосы Нер-ойки — старика Урала. Как проедешь мимо, как не зайдешь в небесный город, коль в нем живет друг людей — Нер-ойка!

Город со звездами на крышах, с острыми башнями, над которыми вьются разноцветные пылающие платки дочерей Нер-ойки[36]. Хозяин угостил Тэк-ики мороженой крылатой рыбой — хариусом и горячим чаем, пахнущим морошкой. И сказал Нер-ойка:

— Биться-воевать за родного человека надо. Только не разрушайте жилища. Разрушать жилище — как дунуть на мыльный пузырь; построить — как вырастить кедр. Воюйте, но мой каменный город не разрушайте! А еще лучше, — наказывал Нер-ойка, — воевать умом, а не силой. Поедешь ты сейчас, спустишься с моих плеч — увидишь широкий плес реки и длинный мыс с деревьями, чуть касающимися белых облаков. За мысом — город. В нем живут саран. У них и твоя невестка. Ты до города не езди на оленях. Оставь оленей