Кровавый след - Деон Мейер

Когда она закончила свой монолог, он начал:

— Миссис Флинт, как часто…

Собачки затявкали.

— Фред! Джинджер! Тихо! Прошу, зовите меня просто Густи.

Собачки посмотрели на хозяйку и завиляли хвостиками.

— Как часто вы видели Дани…

Собачки залаяли.

— Погодите, — сказала она. — Дайте я их сначала уберу. — Она подхватила обеих собачек, нагнулась и поставила их на толстый ковер, продемонстрировав ему свой бюст в вырезе свитера. Покосилась на него, поняла, что он все заметил, встала и позвала собак: — Пошли!

Чихуа-хуа укоризненно посмотрели на Яуберта и нехотя затрусили за хозяйкой. Он смотрел ей вслед; она шла, зазывно покачивая бедрами. Пожалуй, ягодицы были великоваты для белых брючек в обтяжку.

Он не такого ожидал.

Снова зацокали ее высокие каблуки.

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

Она села, скрестила ноги и разгладила длинными пальцами белые брючки.

— Иногда они такие надоедливые, — сказала она, — но, кроме них, у меня никого нет.

— Отец Дани?..

— Гербер скончался девять лет назад. Ему было шестьдесят. Только в воскресенье ездил на велосипеде за «Аргусом», а в понедельник упал в кабинете. Обширный инфаркт, так неожиданно! Он был спортивный, всегда следил за собой, — привычно тараторила она, видимо, ей приходилось часто повторять одно и то же. — Самое ужасное время моей жизни, муж умер, сын уже уехал из дома, вдруг я стала одинокой женщиной. Но ко всему человек приспосабливается, перекраивает жизнь. Так я и Тане сказала. Время лечит, надо идти дальше. А теперь и сын пропал, и самое ужасное, что мы ничего не знаем наверняка! С Гербером я хотя бы могла попрощаться, как бы мне ни было трудно, были похороны, поминки… Мне пришлось нелегко, но его бедная, бедная жена… Хотелось бы мне забрать ее боль, взять ее на себя. Она такая чувствительная!

— Миссис Флинт, вы под…

— Прошу, зовите меня Густи. Когда ко мне обращаются «миссис», это все равно что «тетушка». Нам столько лет, на сколько мы себя ощущаем!

— Вы поддерживали отношения с Дани?

— У меня прекрасный сын. Звонил мне дважды в неделю, заезжал раз в неделю. Я знаю все, что происходит в его жизни. И я считаю, что он стал жертвой ужасного преступления. В нашей стране такая преступность! Бессмысленная, страшная! У него не было ни одного врага. Он был весь в отца. Все обожали Гербера, не случайно его почти двадцать лет выбирали в городской совет. Но те дни ушли, теперь нам страшно жить в собственной стране! Они упорно все разрушают. Я не призываю вернуться к апартеиду, но заметьте, многие из них сами говорят, что тогда было лучше…

При прощании она подошла слишком близко, задержала его руку в своей.

— Вы женаты, Матт? — спросила она, как будто не видела его обручального кольца.

— Да.

— Приезжайте ко мне еще. В любое время! — От нее сильно пахло духами, она бросила на него многозначительный взгляд.

Когда он отъезжал от ее дома, у него кружилась голова. Он думал, какого сына могла воспитать такая мать, как Густи Флинт. И что он расскажет Маргарет об этой встрече? Одно непременно доведет его жену до бешенства: другая женщина, зная, что он женат, делала ему авансы.

Только переехав Кэнал-Уок, он сосредоточился на расследовании. Как открыть верхний ящик стола Дани Флинта, не платя еще несколько сот рандов слесарю? Он долго перебирал разные варианты, а потом, вспомнив о Вачи де Вале, развернулся на перекрестке у Отто-Дюплесси-Драйв и поехал назад, в Пэроу.

Вачи де Вал полулежал в салоне «субару». Наружу высовывались только ноги в грязном синем комбинезоне. Голова и грудь скрылись под приборной панелью.

— Вачи! — позвал Яуберт.

— Что? — раздраженно отозвался Вачи.

— Можно поговорить?

Де Вал развернулся, чтобы посмотреть, кто пришел. Узнал Матта Яуберта, прищурился, покачал головой и вздохнул:

— Нет, только не это.

— Визит вежливости, — сказал Яуберт.

— Черта с два, — возразил Вачи, нащупывая на сиденье кусачки. Потом он снова скрылся под приборной панелью. Яуберт догадался, что начальник «Демонов-Децибелов» устанавливает магнитолу — или, наоборот, снимает. На окне, выходящем на Фортреккер-стрит, было написано: «Бешеные магнитолы, смешные цены, сумасшедший звук». Наверное, так де Вал понимает грамотный маркетинг. Вачи — человек разносторонний. — Я ничего не знаю.

— Мне нужен твой талант, а не сведения.

— Для чего?

— Требуется открыть один ящик.

— Зови Калли ван Девентера, чтоб ему пусто было!

— Вачи, я больше не служу в полиции.

Вачи замер. Вынырнул из-под приборной панели, с поразительной скоростью вылез из машины и встал. Ростом он не доходил Яуберту и до пояса, зато был чуть ли не вдвое шире. Голова круглая, как шар; на высоком лбу — единственная морщина.

— Почему? — спросил он, вытирая руки о комбинезон.

— Вышел в отставку.

— Но почему? — уперев руки в бока, спросил Вачи, смешной, похожий на самого себя, когда он еще ходил в школу.

— Время вышло.

— Где же ты сейчас?

— Перешел в частный сектор.

Вачи покосился на стойку администратора, за которой сидела его жена. Она была увлечена компьютером и их разговора не слышала.

— Я такими делами больше не занимаюсь. — Он имел в виду кражи со взломом, свою первую специальность.

— Но ты ведь и сейчас сумеешь вскрыть замок. А клиенты, кажется, в очередь к тебе не становятся.

— Времена трудные, а друзей мало.

— Двести рандов за пять минут работы!

— Совсем спятил. Я бесплатно не работаю.

— Сколько ты хочешь, Вачи?

— Пятьсот.

— Рад был повидаться, — сказал Яуберт, отворачиваясь. — За такие деньги я и слесаря найду.

Он был почти у ворот, когда Вачи крикнул:

— Триста!

— Двести пятьдесят! — крикнул Яуберт через плечо.

Миг молчания.

— Ладно, черт с тобой!

Когда он вошел в кабинет, зазвонил его мобильник.

— Брат, у меня плохие новости, — сказал Дейв Фидлер. — По твоему профилю IMEI ничего нет. Последняя сим-карта принадлежала твоему объекту, последний раз с номера звонили двадцать пятого ноября. С того дня телефон отключен, ни разу не чирикал. Извини, брат, мне очень жаль, но больше ничем тебе помочь не могу.

Он поблагодарил Фидлера и сел за стол. Навалились разочарование и беспокойство, даже тревога. С телефоном они связывали надежду на успех; с его помощью они надеялись хоть что-то извлечь из мрака неизвестности. И более того, телефон мог хоть что-то поведать о самом исчезновении. Что-то рассказать о корыстолюбивом воре. Телефон мог забрать мстительный бывший шофер; он мог его продать или заложить. Даже выкинуть, и тогда его мог подобрать кто-то другой.