Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала - Владимир Чиков

Будем достойны их!

Надеюсь, что мое последнее письмо хоть немного утешит тебя, потому что мне нечего сказать тебе, кроме одного: ты была у меня единственной, которую я сильно любил и люблю.

Обнимаю и целую тебя с большой любовью и ласкаю тебя со всей нежностью и прощаюсь с тобой уверенный в том, что из своей жизни ты сделаешь пример, достойный нашего прошлого, наших идеалов, нашей дружбы и нашей любви.

Любящий тебя твой муж».

Поставив свою подпись и отложив письмо на край стола, Теодоро начал писать ответ Тишкову:

«Уважаемый Арсений Васильевич!

Сердечное спасибо за теплое письмо, которое передал мне Иван Федорович. Он ознакомил меня с вашими планами и пожеланиями. Думаю, что в основном смогу выполнить ваше поручение. Буду стараться, как окаянный, не жалея себя. А это всегда приносило мне ожидаемый результат.

Жизнь у меня сейчас не ахти какая: живу, как погруженный в помойную яму, — среди червей и прочей твари и с трудом переношу это мое «ослепительное» окружение. И чем больше совершаю прорывов, тем глубже, мне кажется, попадаю в эту яму. И. когда выбираюсь на поверхность, вернее на край поверхности, как, например, сейчас в Вене, то чувствую себя как новорожденный. Местные товарищи — Остап[185]Серов[186], Аркадий[187] и Дик[188] были добры и снисходительны ко мне, и каждое их рукопожатие было для меня как большая награда. Перед встречей с И. Ф. они дали мне московские газеты и свежий «Крокодил». Почитал это все, и получилось так, будто Москва не только у вас, но и везде, где встречаешь советских товарищей. После встречи с ними уже не жалеешь, что не удалось мне поехать к вам.

С И. Ф. обо всем договорились, он сообщит об этом сам. Ваш привет Луизе будет для нее тоже большим подарком. А за московские лакомства особое спасибо.

Юзик».

Вложив письмо в конверт, и написав на нем «вручить лично т. Стояну», Иосиф задумался: «А как поступить с посланием Луизе — сразу тоже законвертовать и заклеить или оставить для контрольного прочтения полковнику Ширяеву?..» В этот момент словно разгадавший его мысли Ширяев вошел в зал и тихо спросил:

— Все подготовили для передачи в Центр?

Григулевич кивнул.

— Личное письмо Стояну я заклеил в конверт, а это, которое писал по представленным вами тезисами, можете прочитать. Вдруг я что-то упустил.

Ширяев молча и внимательно разглядывал Иосифа, как разглядывают загадочную картину. «Можно только позавидовать смелости его суждений и высказываний, не говоря уже о владении им яркой и впечатляющей речью. Странно и непонятно, зачем было жертвовать таким классным разведчиком-нелегалом? — подумал Иван Федорович. — С его посольскими возможностями мы могли бы еще долго получать для Советского Союза важнейшую политическую информацию закрытого характера… А мы вот режем теперь курицу, несущие золотые яйца…»

— Иван Федорович, — прервал его размышления Иосиф, — так вы будете читать мое посмертное письмо?

Полковник Ширяев встряхнулся и, с укором метнув взгляд на него, бросил:

— Нет, Макс, я не читаю чужих писем.

— Но оно вам и не чужое. Вы же дали мне схему — план написания письма. И хотя оно адресовано жене, я уверен, что Луиза не увидит моего посмертного послания, кстати нужного не ей, а советской разведке.

Ширяев взял со стула свой кожаный портфель, вытащил из него большой конверт и, подавая его Максу, сказал:

— Вложите сами в него письмо жене, заклейте и напишите: «Луизе. Вскрыть после моей смерти». И предупреждаю вас, она не должна пока знать о нашем с вами разговоре.

Григулевич смотрел на него с обидчивой улыбкой. Ширяев, понял, что допустил оплошность сказав о том, что надо написать «вскрыть после моей смерти». Опасаясь, что Макс может передумать, схватить письмо и порвать его, полковник взял со стола написанное Луизе послание и положил его в свой портфель. «Пора закругляться, и как можно скорее», — решил он и поспешно добавил:

— Теперь я должен вас ознакомить со схемой расположения новых тайников, утвержденных Центром. — Он подал ему схему. — Запомните места их нахождения, подходы к ним и верните мне схему для уничтожения. А вот вам десять таблеток для тайнописи, заберите с собой… Вопросы ко мне есть?

— Вопросов нет, а просьба есть. Передайте руководству Центра о том, чтобы и в пятьдесят третьем году финансирование моего прикрытия не прекращалось. На двести долларов, которые я получаю сейчас от Коста-Рики, вдвоем прожить в Италии невозможно… И последнее: передайте Стояну о том, что Луиза в середине лета должна родить и потому мы оба хотели бы приехать в Москву. Мы уже три года не были в отпуске. Должны же мы когда-то отдыхать?!

— Хорошо, я передам. А сейчас, пожалуйста, за стол… На посошок на дорожку.

Полковник Ширяев первым подошел к столу и разлил в рюмки виски.

— Давайте выпьем за нашу последующую встречу!

— С удовольствием! — отозвался Иосиф и не без ехидства добавил: — Но лучше не встречаться по таким вопросам, как сегодня.

Они чокнулись, выпили, не закусывая, и начальник отдела советской внешней разведки заметил:

— Берегите себя, Макс. Вы нам очень нужны.

— Для «мокрых дел»? — съязвил Григулевич.

Ширяев пропустил его реплику мимо ушей, слегка похлопал по плечу и на прощание крепко пожал руку — это было теплое мужское рукопожатие, в котором без единого слова выражалось сочувствие, понимание, уверенность и поддержка…

* * *

Покинув виллу советской разведки в Вене, Теодоро уныло побрел по улице, ведущей к американской зоне оккупации. Он не одобрял решение Центра в отношении генерального секретаря Союза коммунистов Югославии, а оттого что разговор об этом вел с ним полковник Ширяев, чувствовал теперь антипатию к этому в общем-то хорошему человеку. «Скорее всего это потому, что я поддался на его уговоры, утратил чувство реальности, чего со мной никогда ранее не случалось, — подумал он. — Неужели в сорок лет некий безотказный прежде механизм в моем сознании начал вдруг давать сбой?.. Судьба одарила меня в разведке со сказочной щедростью, вознесла на большую высоту — я стал резидентом, послом чужой страны, о чем не мечтал никогда, а чувство такое, будто потерял в один день все, чем обладал… Странно, очень странно, как же это ты, — со злостью обращался он к себе, — слывущий в Центре успешным и везучим, так по-дурацки вляпался, попал на крючок Ширяева… Жаль, что не подумал ты во время разговора о своем будущем, о том, что жизнь не прощает тем, кто покушается на жизнь человека. Не следует забывать, что наступит такой день, когда собственный суд совести вынесет приговор. Так уж устроена жизнь со своими праведными законами, что ничто в ней не проходит бесследно. Это только кажется, что можно впоследствии ускользнуть куда-нибудь от возмездия, но скрыться от себя еще никому не удавалось…»