Избранные письма. 1854–1891 - Константин Николаевич Леонтьев

то, что им нравится, до остального им дела нет». Решите Вы, если Вас это интересует, а я, конечно, не берусь. <…> Зачем давать концерты, на которые никто билетов не берет? Христианство не обязывает быть глупым и малодушным. Позволят обстоятельства устранить те вещественные препятствия, о которых я упоминал, – прекрасно! Надо оставить все это, и чтобы не быть без дела и не скучать – надо будет приняться за подробные и вполне откровенные посмертные записки и о себе самом, и о стольких замечательных людях, с которыми я имел сношения в разных местах и на разных поприщах моей прежней, практической деятельности. Я думаю, это будет труд, не лишенный интереса, и если я успею написать побольше, то он будет выгоден и для наследников или, вернее, наследниц моего литературного права. Наследницы эти суть пополам: 1) Марья Владимировна (с которой я, положим, уже 3 года по «несовместимости нравов» не вижусь, даже и тогда, когда она на короткое время приезжает к от. Амвросию, но этот неизбежный для нашего духовного мира внешний разрыв не лишает ее прав на мою глубокую признательность и помощь), 2) Варя, которая замужем с 84-го года и живет с мужем у меня, успокаивая очень добросовестно мою болезненную старость (Вы, я думаю, хоть немного да помните их? Вы иногда называли их, шутя: «Ваши дамы»). Если я исполню эту мечту мою о «Записках», и если рукопись останется после меня интересная и большая, то пожалейте их и Вы и напишите о ней что-нибудь и в России, и в Англии, и во Франции, чтобы она продавалась. Ведь за других просить не стыдно, не правда ли? Бедной, полуюродивой жене моей, несомненно, правительство даст хорошую пенсию, надеюсь не менее ½ того, что я получаю, а может быть, и все. Правительственные лица, замечу кстати, были всегда ко мне гораздо справедливее, чем литературные редакторы и критики; по службе 21 год всего на должностях второстепенных и менее: военный врач, консул, цензор – я едва-едва имел право на 1500 р[ублей] с[еребром], но граф Делянов, покойный Д. А. Толстой, поддерживаемые приватно Т. И. Филипповым и князем Гагариным, бывшим товарищем министра внутренних дел, – настояли, чтобы мне дали 2500 р[ублей], и в указе об отставке моей сказано, что государь император дает мне 1500 р[ублей] за особенно усердную службу и 1000 за литературные труды. Книга моя («Восток, Россия и славянство») была переплетена в дорогой переплет на казенный счет (как мне сказали в Петербурге) и представлена государю Деляновым, который предварительно просил Филиппова заложить бумажками все страницы и места, для прочтения государем особенно пригодные. (Увы! В России ничего не только сильного, но, кажется, и справедливого без участия начальства нельзя сделать.) Быть может, впрочем, это с культурной точки зрения лучше (т. е. не с точки зрения по-европейски понятой цивилизации, а с точки оригинального нашего развития). Вы, конечно, знаете, что Герб<ерт> Спенсер с ужасом пророчит для ближайших веков «грядущее рабство». Он как англичанин кровный, конечно, индивидуалист и трепещет за человечество. Я же русский человек, гораздо, может быть, еще более его самобытный в сфере мысли (ибо для Спенсера личная легальная свобода и вообще либеральный европеизм все-таки nес plus ultra[96]), нахожу, что в сфере практической воли гораздо приятнее и полезнее повиноваться от. Амвросию, Дм<итрию> Андр<еевичу> Толстому, К. П. Победоносцеву и даже здешнему исправнику, чем своей будто бы воле, подчиненной все-таки мнению большинства или общественному мнению, которое, по верному определению Дж<она> Ст<юарта> Милля, есть все-таки не что иное, как мнение собирательной бездарности или пошлости. <…>

Если определять сущность революции не так уж «добродушно» и неустойчиво, как вы, а так, чтобы вынудить согласиться рано или поздно с этим определением одинаково и фанатиков ее, и врагов, то лучшее самое ясное ее определение будет прудоновское: «революция есть стремление ко всеобщей наиполнейшей равноправности и счастию на земле». «Нужно даже, – по его мнению, – равенство умственное». Одно из главных средств к подобной всеобщей уже вполне реальной ассимиляции есть равноправность юридическая, равноправность и смешение сословий, лиц, вер, племен и наций. И вообще – смешение… <…>

Аксакова у меня есть три тома3, и я их очень ценю, читаю и делаю даже gratis[97] из него выписки в «Гражданин», вроде афоризмов мудрых. Если бы Анна Федоровна4 не имела бы ко мне той физиологической ненависти, которую она имеет, я бы попросил у нее в дар все собрание сочинений и писем. <…>

Публикуется по автографу (ГБЛ).

1 «диньите де ло'м»… – ироническая транскрипция французского выражения dignité de l'homme (достоинство человека).

2 Аристов – возможно, Василий Иванович Аристов (1831–1903), член С.-Петербургского Славянского благотворительного общества, артист и режиссер Кружка любителей драматического искусства в Петербурге.

3 Аксакова у меня есть три тома… – Имеется в виду собрание сочинений И. С. Аксакова в семи томах (1886–1887).

4 Анна Федоровна — вдова И. С. Аксакова, дочь поэта Ф. И. Тютчева А. Ф. Аксакова (1829–1889). Воспитывалась за границей. Жила при дворе, где была воспитательницей детей Александра II, вел. кн. Марии и вел. кн. Сергея. «Она была женщина очень умная и образованная, с благородным пылом, но раздражительного характера <…>. Проживши весь век при дворе, она плохо говорила по-русски, и с нею надобно было вести беседу на французском языке, тогда как с ним (И. С. Аксаковым. – Д. С.), наоборот, неловко было говорить по-французски. Они расходились и в мнениях: „Что мне делать? – говорила она иногда с отчаянием. – Я терпеть не могу славян и ненавижу самодержавие, а он восхваляет и то и другое“. Одно, в чем они вполне сходились, это – глубокое благочестие, соединенное с искренней привязанностью к православной Церкви» (Чичерин Б. Н. Воспоминания: Москва сороковых годов. М., 1929. С. 242–243).

203. К. А. Губастову

5–7 июня 1889 г., Оптина Пустынь

Друг мой, Константин Аркадьевич, за книги благодарю, я получил их давно, не писал же Вам так долго об этом потому, что не к спеху, и были другие занятия. За сборник Гартмана1 очень Вам благодарен, многое в нем мне нравится, даже и некоторые из суждений его о России. Нордау2 был у меня и прежде, по-немецки (Кристи из-за границы привез), но по-французски мне, конечно, еще легче и приятнее было перечесть. Вы правы относительно главы «Ложь политическая»; поместить ее, хотя отрывками, и у нас было бы очень полезно. Не знаю, почему никто не догадается. Я теперь не