Нефритовые четки - Борис Акунин

– Все выяснил, – сообщил он, нервно потираяруки. – Поговорил со стариками. Ужас, средневековье. В Денисьеве первоесообщение о переписи восприняли сравнительно спокойно. Деревня богатая, всепоголовно грамотные. А недавно вдруг ни с того ни с сего будто пожар какой –только о конце света и говорят. Мол, доподлинно разъяснилось – недели двеосталось, не более, а там явится Антихрист. Кто сам себя не спасёт, тому горетьв геене огненной. И началось. Кто плачет, кто молится, кто с родственникамипрощается. Староста – умный мужик. Ходил по домам, говорил: «Не торопитесь, ина Антихриста управа сыщется, Господь знак даст». Многих убедил обождать. Но невсех. Савватий Хвалынов, первый деревенский плотник, решил по-своему. Шестьдней назад с женой и ребёнком залегли в мину. Это такой земляной склеп, по сутидела могила. Так самозакапывались святые старцы во время гонений противраскольников. Обряжались в саваны, залезали в нору, вход за собой заваливали илежали там во тьме, жгли свечки и пели, сколько хватало воздуха. В здешнихместах ещё осенью, как первый слух о переписи прошёл, все кинулись тайные минырыть. У наших чиновных умников считалось, что раскольники хотят просто попугатьвласть – чтоб отступилась со своей «антихристовой затеей». Вот вам и«попугать»…

– Плотник с семьёй залегли в мину шесть д-дней назад?!Почему же откапывают только сейчас?

– Староста попробовал – не дали. Тяжкий грех – мешать«спасению». Но и под суд старосте тоже неохота. Вчера исхитрился, тайком послалв уезд сына, с предсмертной запиской, которую оставил плотник. Вот власти ипримчались, да что проку…

Эраст Петрович развернул желтоватую страничку, исписаннуюстаринными буквами, как в древних книгах.

Текст был такой:

«Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истиннойхристианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество –Христос. Нам Господь глаголет во святом Евангелии своём: „Всяк убо ижеисповестъ Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим, иже на небесех, аиже отвержется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз перед Отцем Моим, иже нанебесех“. Посему отвещаем мы вам вкратце и окончательно, что мы от истинногоГоспода нашего Исуса Христа отвержения не хощем, и от Христианской верыотступити не желаем, и что Святые Отцы святыми соборами приняли, то и мыпринимаем, а что Святые Отцы и Апостолы прокляли и отринули, то и мы проклинаеми отрекаем. А вашим новым законам повиноваться никогда не можем, но желаем пачеза Христа умерети».

Кохановский, заглядывавший через плечо Фандорина,страдальчески воскликнул:

– Да при чём же здесь отвержение от Христа? Какой-то«устав» придумали! Чудовищное недоразумение! Я же сам был здесь в декабре, всёподробнейше…

– П-плотник что, был книгочеем? – спросил ЭрастПетрович, перебив эмоционального статистика. – Цитирует церковнославянскоеЕвангелие, и почерк почти каллиграфический.

– Здесь в каждом доме старые книги есть, переписанныеот руки. – Крыжов с интересом рассматривал записку. – Ишь ты,«повиноваться вашим законам не можем». Вот это дело.

Из глубины двора вышел молодцеватый полицейский урядник вперепачканной землёй шинели.

– Ваше благородие! – откозырял онисправнику. – Кажись, всех достали. Хорошо теплынь, земля оттаяла, а то бдотемна провожжалися. Пожалуйте.

Чиновники пошли первыми, остальные следом. Эраст Петровичуслышал сзади странное шарканье. Оглянулся – вздрогнул. Вся масса крестьянползла на коленях, один замешкавшийся Маса торчал столбом меж бабьих платков иобнажённых мужских голов. Камердинер беспокойно заозирался и тоже бухнулся накарачки. Этикет японской вежливости предписывает не выделяться из толпы, ибо«торчащий гвоздь бьют по шляпке».

Проворней всех передвигался лысый, бородатый мужичонка, вотличие от остальных, одетый в рваньё. На голых ногах вместо обуви два кускабараньей шкуры, кое-как обвязанных верёвками.

– Бее, бее! – дурашливо заблеял блаженный,выползая вперёд. – Посторонися, табашники! Овцы Божий на заклание грядут!Бее! Все закопайтеся, братие! То-то Сатане кукиш покажете! То-то ему, псу,досада будет!

Он затряс тяжёлым железным крестом, свисавшим с грязной шеи,залаял по-собачьи, и Фандорин, поморщившись, ускорил шаг.

Во дворе кучами лежала разрытая чёрная земля. Угрюмые мужикис лопатами в руках кучкой стояли поодаль, а представители власти и двоенезнакомых господ в штатском молча рассматривали что-то, лежащее на большойрасстеленной рогоже.

Сзади взметнулся пронзительный женский голос:

– Блаженно преставилися, душу свою спасли! А мы,грешные, погибли-и-и!

Один из штатских, бородач в бобровом картузе, обернулся игромко, с оканьем, сказал:

– Блаженно? Поди-ка, дура, сунь нос. Полюбуйся.

Да уж, на блаженно преставившихся покойники были непохожи. Умужчины лицо посинело от мук удушья, женщина держала во рту изгрызенную кистьруки, а ещё над трупами успели потрудиться черви – спасибо оттепели…

Фандорин с содроганием отвернулся. На его спутниковкошмарное зрелище тоже подействовало. Дьякон Варнава плакал навзрыд. АлоизийСтепанович сделался белее снега, закачался и упал бы в обмороке, если б его неподхватил помощник.

– Смотрите, смотрите! – яростно закричал господинв бобровом картузе на деревенских. – И вы бы этак валялись! Вот до чегодикость и дурь доводят!

Поперхнулся от гнева, закашлялся. Его, впрочем, не слушали.Крестьяне поднялись с колен, обступили тела и молча смотрели.

Один лишь юродивый завертелся волчком, затрясся в корчах,схватил зубами ком земли, с лиловых губ потекла грязь и пена.

– Уберите вы этого калеку! – раздражённо оглянулсяисправник. – Работать мешает!

Урядник хотел оттащить припадочного, но высокий седой старикс медалью на груди (должно быть, староста) удержал служивого за плечо:

– Не тронь. Это Лавруша, святой человек. По деревнямходит, за людей молится. Ништо, поорёт да утихнет.

Взяв себя в руки, Фандорин подошёл ближе к покойникам.Присел на корточки, приподнял твёрдую, будто высеченную из льда руку главысемейства. Кисть была такая, как положено плотнику – с грубыми, мозолистымипальцами. Такими каллиграфических букв не выпишешь.

– Что это такое? – спросил Эраст Петрович,показывая на торчащий из земли деревянный кол – довольно толстый, но стёсанныйк концу.