Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад - Роберт М. Вегнер

Он успокоился и принял позу запуганного кролика:

– Но… но… но я ничего… я ничего не сделал… я ничего…

– Хватит, – раздалось из конца улочки. – Можешь не притворяться.

Голос этот показался ему знакомым. Альтсин глянул туда, откуда тот доносился.

– Ага, – мужчина в одежде наемного носильщика кивнул. – Ты меня знаешь. Хундер-диц-Клаэв. Мы встречались несколько лет назад, когда я приносил Толстому сообщение от анвалара.

– Я помню.

Хундера знали все преступники в городе, именно он был голосом анвалара, оглашал приговоры, напоминал всем, что главарь – бдит. Вроде бы он имел хорошую память на лица – настолько хорошую, что однажды распознал на улице свою мать, которая оставила его прежде, чем ему исполнилось три года, узнал и якобы перерезал ей глотку. Одна из городских легенд, которую повторяли в каждой воровской норе.

– Альтсин Авендех. – Хундер подошел ближе, а крысиная мордочка его сморщилась в чем-то напоминающем ухмылку. – Пять лет. Все говорили, что та девка, что была твоей матерью, перерезала тебе глотку в тот миг, когда ты с нее слезал. Вроде бы ты не желал платить, говоря, что с родственников брать деньги не должно. Это так?

– Так. Как видишь, теперь я мертв, а потому, вместо того чтобы тратить время на разговоры с духом, не займешься ли ты чем-то более полезным? Я видал в порту корабль, полный гевенийских моряков. Они спрашивали о тебе. Говорили, что истосковались.

Ухмылка сделалась шире.

– Все такой же. Молодой, глупый и наглый. И совершенно не знающий, когда стоит захлопнуть пасть, опустить глазки долу и хныкать, моля о пощаде.

– А ты подойди так, чтобы я почувствовал твое дыхание, – и как знать…

– Сломайте ему два ребра.

Стоящий перед ним дуболом развернулся и ударил его экономным движением. Звук был таким, словно кто-то лупанул палкой в мешок, полный мокрой муки, а Альтсин в первый миг не почувствовал удара – просто-напросто воздух вытек у него из легких, а неизвестная сила взметнула ноги в воздух.

Резня продолжается третий день. Он стоит на рынке посреди города и смотрит, как его люди заканчивают дело. Тридцать тысяч – столько трупов они здесь оставляют, но близящиеся венлегги не получат ни рабов, ни слуг.

Здешние дураки отказались покинуть свой город, а теперь даже мраморные памятники плачут кровью. Все из-за того, что чужаки провозгласили, что примут всех охочих в объятия кааф. Спокойствие, равенство, справедливость.

Он дал им равенство в смерти.

Когда вошел во врата, застал все двери и окна затворенными. Жители спрятались от его армии. Это оказалось ему на руку, он объял Силой весь город, и во мгновение ока на месте дверей и окон выросли каменные блоки. Тридцать тысяч человек оказались пленены в собственных домах, а он мог сделать то, что надлежало.

Он привел всего-то тысячу человек, больше не требовалось, разделил их на отряды по пятнадцать человек и отослал в первые из домов. Они выламывали каменные запоры, выволакивали обитателей на улицы и связывали им руки за спиною, говоря, что они будут изгнаны из города. Потом вели их на рынок.

Встать на колени над каналом, отводящим нечистоты, склонить головы, закрыть глаза, мы выжжем вам знак предателей на спине. Чеканы вверх. Клинки, откованные так, чтобы пробивать кольчуги и бриганты, легко входили в место соединения черепа и позвоночника. Тела отволакивали в храм Майхи.

Госпожа Войны нынче в ярости, он чует ее гнев, странно, некогда она любила такие жертвы. Однако она не прибудет, чтобы встать против него, она слишком далеко, гнев ее быстро сменяется недоверием, замешательством, а потом, когда она все же понимает, что это не обычная профанация, – ужасом. Наконец она разрывает связь с собственным храмом и сбегает.

А ведь он предлагал ей союз.

В первый же день ему удается обеспечить необходимую скорость, жители доверчивы и легко дают себя убедить сказочками об изгнании, позволяют себя связать, преклоняют колени над стоками, предпочитая знак предателя смерти, – и умирают. Храм наполняется на треть. После каждой из казней его люди ведрами воды смывают кровь в каналы.

Однако потом кто-то начинает кричать, кто-то – сопротивляется, некоторые дома приходится захватывать силой, местные отчаянно обороняются, вопят, молят, бьются в руках и проклинают. Женщины вытягивают младенцев в сторону воинов, просят, чтобы спасли хотя бы их, дети плачут и цепляются за одежды матерей. Этот шум слышно в запечатанных до времени домах, а потому в каждом следующем становится все труднее. К счастью, некоторые из семей облегчают ему дело и убивают себя сами. После снятия запоров воины находят лишь тела. Их они тоже сносят в храм, но по крайней мере не теряют с ними времени.

С каждой улицы он отбирает одного юношу. Им и вправду выжигают на лбу знак предателя, связывают и сажают в углу рыночной площади. Вместе будет их человек тридцать, он радуется, что приказал сохранить жизнь столь многим, поскольку вечером второго дня несколько из них уже мертвы. Двое умирают совершенно без каких-либо внешних признаков, один откусывает себе язык, еще один, хоть и связанный, бьет головой в мостовую столь долго, что у него трескается череп. Ну и пусть, ему-то достаточно и шести посланников. Однако отошлет он их больше, чтобы весть наверняка дошла до каждого из оставшихся городов, чьи жители также решили сопротивляться.

Весть – коротка.

Я приближаюсь во гневе.

На третий день тела едва помещаются в храме, достигнув высоты в тридцать футов, и, хотя раны их не кровавят слишком обильно, по ступеням, ведущим в храм, течет темный ручей.

Они заканчивают одновременно с закатом. Тридцать тысяч ударов чеканами. Тридцать тысяч тел, наполнивших храм Госпожи Войны почти под крышу. Он чувствует усталость. Три дня и две ночи он непрерывно поддерживает своих людей Волей, сжимает их железной хваткой, поднимая их ярость и дух. Хуже всего – с детьми, приходится силой ломать сопротивление воинов, назначенных для казни, чтобы те поднимали и опускали оружие.

Выезжая из города, освобождая клейменных пленников, воины его каждому из них вручают коня и весть для передачи его слова остальным.

Он ставит лагерь под стенами. Ложится спать под охраной сосудов. Когда засыпает, ослабляет кольца Воли.

Утром сто двадцать его человек – мертвы. Перерезали себе вены, упали на мечи.

У выживших вместо душ – горстки пепла. В ближайшей битве придется ставить их в первых рядах.

Боль взорвалась слева, словно к боку его прижалась медуза и обхватила щупальцами туловище Альтсина. Он не стал сдерживаться, выплюнул стон сквозь стиснутые зубы, добавил всхлип, отчаянно хватая ртом воздух. Альтсин почти перестал чувствовать ноги, колени его подогнулись и внезапно ударили в мостовую.