Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее - Борис Альтшулер

Из дневника Андрея Сахарова. 1984 г., февраль. “Я хочу, чтобы в книжке был наш с Люсей семейный портрет – глядя на него, думаешь о том времени, когда он будет экспонироваться: “Б. Биргер. Портрет неизвестных. Эпоха ранней атомно-электрической цивилизации. Восточная Европа. Планета Земля”.

А ответить на вопрос “Когда закончена книга?” я так и не смогла. Все три даты – 15 февраля 1983 года, 21 мая 1983 года и февраль 1984-го – правильны. Но будет еще четвертая, о которой мы не знали…

Однажды, уже когда у меня был второй (а может, это был третий?) инфаркт, Андрей сказал, что он не сможет жить без меня и покончит жизнь самоубийством. В его тоне была какая-то не свойственная ему истовость, как будто он заклинает судьбу или молится. Я испугалась. И просила его ничего не делать сгоряча. Взяла слово, что, если это случится, перетерпеть, переждать полгода. Он обещал.

Но вот счет веду я: уже прошло полгода, как Андрея нет. У меня никогда не было мысли о самоубийстве. Значит ли это, что я люблю его меньше, чем он меня? Что я слабей или сильней его? Мы ведь не знаем, сила или слабость – самовольный уход из жизни. Я живу. Говорю по телефону. Открываю дверь на звонок. Ем. Смеюсь. До 4–5 часов утра сижу за компьютером. Пишу о том, что болит – во мне, в стране, в мире. Радуюсь рождению внука. Мучаюсь бедами детей. Сплю, хотя со сном плохо. Разлюбила мыться и одеваться – каждый раз надо себя заставлять. Но ведь и это жизнь. И все время ощущаю, что жизни во мне нет. Или она какая-то другая – моя теперешняя жизнь, в которой был Новый год без Андрея. Потом мой день рождения в далеком заокеанском аэропорту – без Андрея. Весна, его день рождения без него. Другая жизнь».

Неутвержденное решение о ликвидации Елены Боннэр

Сахаров о телефонном звонке в конце мая 1987 г., через пять месяцев после возвращения из ссылки (из книги «Горький, Москва, далее везде» [2]):

«Зловещее напоминание о неоднозначности нашего положения. Позвонил некто Мухамедьяров (неизвестный нам лично человек, сидевший, кажется, в 70-е годы в тюрьме и психушке и по слухам ведший какие-то малопонятные игры с КГБ[111]). Я взял трубку. Мухамедьяров сказал: “Я говорил вчера с вашей женой. Она сказала, что обо всем можно говорить по телефону. Я бы предпочел встретиться лично, но раз вы не хотите, скажу по телефону, не называя фамилий. Мне пришлось в последнее время иметь контакты со многими работниками КГБ, в том числе с весьма ответственными. Они рассказали, что в конце 1981 – начале 1982 года было принято решение о ликвидации Елены Георгиевны (т. е. об убийстве), это решение не было утверждено на самом высоком уровне (видимо, в Политбюро. – А. С.)”. Даты Мухамедьяров назвал после моего вопроса, несколько неуверенно. Я сказал, что в случае убийства Елены Георгиевны я также убью себя. Я спросил: “Кто сказал вам все это?” – “Один работник КГБ, генерал, занимается вопросами…” (я забыл, какими именно, но не имеющими отношения к нам, кажется, Мухамедьяров сказал, вопросами культуры).

Звонок Мухамедьярова несомненно был инспирирован КГБ как напоминание и угроза. Что за этим последует – не знаю, скорей всего – ничего. По существу сообщения Мухамедьярова я думаю, что, возможно, на каком-то уровне КГБ на каких-то этапах действительно рассматривал план физического устранения (убийства) Люси. Как это часто бывает, те, кто распространяет клевету, начинают сами в нее верить. Поэтому в КГБ мог внедриться “яковлевский” стереотип Люсиного образа и наших отношений – властной, честолюбивой и корыстной женщины, манипулирующей безвольным, далеким от жизни “тихим старичком”, в прошлом гениальным ученым, ныне склеротиком. Мы имели множество доказательств ненависти КГБ к Люсе. Вот один из эпизодов, постоянно стоящий у меня перед глазами. Однажды, когда я находился в больнице, Люся поехала за хлебом и еще чем-то в магазин (известный под названием “Стекляшка”). Выходя из машины, она поскользнулась на глинистых буграх и, упав, больно ушиблась (потом оказалось, что она сломала себе копчик). Люся несколько минут не могла подняться и лежала на земле. Ее обступили гебисты из двух сопровождающих машин, они злорадствовали и деланно хохотали. Никто из них не сделал даже малейшей попытки помочь упавшей женщине.

Убийство Люси кому-то могло показаться способом решения “проблемы Сахарова”. Очевидно, этот план, если он существовал, не был принят в простейшем варианте. Но многое из того, что я рассказывал в “Воспоминаниях”, слишком сильно к нему приближается. После инфаркта могли возникнуть надежды, что все разрешится само собой, конечно при этом надо было не допускать к Люсе врачей и, тем более, не разрешать поездки за рубеж. Именно такова была принятая по отношению к ней тактика. Вероятно, не случайно милицейский пост у дверей московской квартиры, отпугивавший врачей, был установлен сразу после того, как в поликлинике Академии у нее диагностировали инфаркт.

Более мелкая, но характерная деталь. В 1983 году, когда Люся ехала в Москву и ей было особенно плохо, я заказал для нее через медпункт кресло-каталку. Ее должны были встретить с ней в Москве на вокзале. Но “кто-то” отменил этот заказ».

Общественные выступления. Письмо Сиднею Дреллу «Опасность термоядерной войны» («…но и молчать я не мог, это было бы еще хуже»). Травля в СМИ и в жизни. Инфаркт Елены Боннэр и суд над Алексеем Смирновым. «Есть ли у власти план решения “проблемы Сахарова”?»

Общественные выступления

Сахаров:

«Перейду теперь к рассказу о моих общественных выступлениях за эти последние, горьковские годы. Одно из моих первых крупных выступлений из Горького так и называлось “Тревожное время” (статья в “Нью-Йорк таймс мэгэзин”). До этого было заочное интервью корреспонденту “Вашингтон пост” Кевину Клоузу (я отвечал в письменной форме на поставленные им вопросы, которые привезла Люся) и такое же письменное интервью итальянскому радио и телевидению. (Такая форма интервью и раньше мне подходила, так как я не слишком находчив в диалоге; теперь же она стала единственно возможной.)

В апреле 1980 года Люся сняла меня на кинопленку и записала на магнитофон мое пятиминутное выступление. Эти кадры прошли по телевизионным экранам многих стран мира и привлекли очень большое внимание.

Не останавливаясь на нескольких других выступлениях общего характера, назову те, которые мне кажутся наиболее важными:

1) Письмо главам государств – постоянных членов Совета Безопасности об Афганистане (июль 1980 г.).

2) Статья “Ответственность ученых” (24 марта 1981 г.).