Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

является со своей проповедью “моцартианского жизнелюбия”, хотел или не хотел того проф[ессор] Нусинов, тяжким поклепом на прошлое и будущее нашей великой литературы»[990].

Неудивительно, что генеральный секретарь правления ССП А. А. Фадеев счел эту тему достойной для дальнейшей разработки. Фадеев изучил вопрос и построил на развенчании клеветнических идей И. М. Нусинова очень яркий раздел своей речи на пленуме ССП в июне 1947 г. Более подробно на этой знаменательной речи мы остановимся ниже, в разделе о судьбе школы академика Веселовского, но основные моменты критики в адрес Нусинова стоит привести:

«Имеются ли у нас явления низкопоклонства перед Западом в литературе? Да, они имеют место. Совершенно правильно выступил Н. Тихонов в газете “Культура и жизнь” со статьей против книги И. Нусинова “Пушкин и мировая литература”. Эта книга издана в 1941 году, долго жила, не встречая никакой критики, а это очень вредная книга. ‹…›

Основная мысль этой книги, что гениальность Пушкина не есть выражение особенностей исторического развития русской нации, что обязан был бы показать марксист, а задача этой книги – показать, что величие Пушкина состоит в том, что он “европеец”, что на все вопросы, которые поставила Западная Европа, он, дескать, находил свои ответы. Очень характерно, как Нусинов объясняет не такую широкую известность Пушкина в Европе в свое время. Он объясняет это вовсе не тем, что зазнавшаяся невежественная Европа не видела, что происходило в это время с великой русской нацией и поэтому наплевательски относилась к такому гению русского народа, как Пушкин. А он это объясняет тем, что Пушкин – это “европеец”, свой брат среди западноевропейских гениев и поэтому он там не мог звучать. ‹…›

“…Толстой и Достоевский отрицали Запад, противопоставляя ему свои восточные идеалы, идеалы России”. Так и сказано: “восточные идеалы, идеалы России”! На этой концепции, что свет идет с Запада, а Россия страна “восточная”, стоит эта книга.

Пушкин сделан безнационально-всемирным, всеевропейским, всечеловеческим. Как будто можно быть таким, выпрыгнув из исторически сложившейся нации, к которой ты принадлежишь, как будто можно быть всечеловеческим вне нации, помимо нации.

Как и во всякой дрянной книжке, здесь, конечно, выставлены всякие заградительные щиты. Говорится о Пушкине черт знает что, а потом, между строк, что Пушкин – великий русский гений. Но, по Нусинову, все дело в том, что Пушкин “продолжал и углублял западную культуру”, поскольку будущее русского народа было для Пушкина “немыслимо вне путей Запада”. ‹…› Эта книга, помимо всего прочего, ужасно вульгарна»[991].

И так далее…

Нет ничего удивительного, что Фадеев стал использовать в своей пропагандистской речи критику Нусинова: ведь Фадеев сам был рупором пропаганды и искренне держался сталинского курса. А роль, сыгранная Фадеевым в истории советской литературы и советской филологической науки, – ключевая. Без рассказа о нем невозможно понять картину воздействия сталинского руководства как на саму литературу, так и на науку о литературе.

А. А. Фадеев – вождь и учитель писателей и литературоведов

Генеральный секретарь правления Союза советских писателей СССР, член ЦК ВКП(б) Александр Александрович Фадеев (1901–1956) был важнейшей политической фигурой советского литературоведения второй половины 40-х гг. Это объясняется уже указанным обстоятельством, что подавляющее большинство литературоведов входило в ССП, а потому все происходившее в рассматриваемые нами годы в советской литературе и вокруг нее (в истории литературы, теории литературы, литературной критике) невозможно рассматривать в отрыве от фигуры А. А. Фадеева. Насколько оказалась важна его роль в начатом летом 1947 г. разгроме идей А. Н. Веселовского, повлекшем за собой сокрушительный удар по филологии, настолько же было определяющим и его участие в развернутой 28 января 1949 г. борьбе с космополитизмом. Политическая прозорливость Фадеева была удивительной и общеизвестной: «Умение Фадеева нащупывать и вскрывать в гуще привычных явлений черты нового и притягивать к нему всеобщее внимание было известно всем»[992].

Однако роль Фадеева в советской идеологической политике тех лет все равно недооценена. Ведь для Сталина Фадеев был не просто рупором власти, но и талантливым генератором идей, отточенным скальпелем в руках опытного хирурга:

«Фадеев был фанатически предан партии. Слово партии, слово Сталина, указания аппарата ЦК – были для него абсолютно непреложными. Может быть, я ошибаюсь (я не настолько близко и долго знал Александра Александровича), но для Фадеева, как и для многих других коммунистов, Сталин был олицетворением величия, мудрости и моральной силы партии. И он не позволял себе даже перед самим собой ставить под сомнение действия Сталина. Партия – всегда права. Сталин – это партия. Значит – так нужно. И Фадеев был безупречен в своем исполнительстве на посту Генерального секретаря Союза советских писателей, как безупречны были тысячи и тысячи других коммунистов, абсолютная честность которых неоспорима», – вспоминал Д. Т. Шепилов[993]. И. Г. Эренбургу Фадеев сказал однажды полушутя: «Я двух людей боюсь – мою мать и Сталина. Боюсь и люблю…»[994]

Власть, сосредоточенная в руках главы ССП, была очевидна всем, а особенно тем, кто Фадеева этой властью наделил. Когда Жданов уговаривал Шолохова после смерти Горького возглавить ССП, а тот отказывался, секретарь ЦК задал писателю лукавый вопрос: «Неужели властишки не хочется?»[995], на что Шолохов улыбнулся и отрицательно покачал головой… Но были те, кто этой «властишки» жаждал; и Фадеев в этом списке жаждущих – не исключение.

Неизбежно, что такое подобострастие постепенно уничтожало в Фадееве и писателя, и человека. 29 марта 1943 г. Чуковский записал в дневнике:

«Вчера в зале Чайковского читал воспоминания о Горьком (день его 75-летия). ‹…› Фадеев (председатель) собрал все затасканные газетные штампы, смешал их в одну похлебку, и – речь его звучала как пародия. Она и есть пародия, т. к. единственное его стремление было – угодить не читателю, не слушателю, не себе, а начальству. Это жаль, п[отому] ч[то] есть же у него душа! Федин мне рассказывал, что, когда из ЦК позвонили Фадееву, чтобы он написал похвалу Ванде Василевской, он яростно выругался в разговоре с Фединым и сказал: “Не буду, не буду, не буду писать”, а потом на другой день написал и позвонил Федину: “Знаешь, ‘Радуга’ не так и плоха”. Написать-то он написал, а заказчики не взяли. Все же что-то есть в нем поэтическое, и сильное»[996].

Но в этом носителе «поэтического и сильного» был такой круговорот различных материй, что разглядеть его глубины души было уже невозможно. Фадеев, утвержденный 25 января 1939 г. постановлением Политбюро ЦК в должности секретаря Президиума ССП, а 21 марта 1939 г. избранный на XVIII съезде ВКП(б) членом ЦК, оказался наделен огромными для писателя полномочиями.