1812. Великий год России - Николай Троицкий

О размерах катастрофы, которую Наполеон потерпел в России, легче всего, конечно, судить по цифрам. Численность центральной группировки, которая собралась за Неманом после 14 декабря 1812 г., Ж. Шамбре определял в 14 266 человек (39. Т. 3. С. 162–163), а штаб Кутузова — в 20 тыс.[1191]. К ней надо прибавить остатки фланговых войск — Ж.-Э. Макдональда и Ж.-Л. Ренье.

Наполеон еще до начала своего отступления разуверился в своих союзниках. «Австрийцы и пруссаки… — говорил он в Москве А. Коленкуру, — сделаются нашими самыми опасными врагами при малейших наших неудачах» (19. С. 173). Этот мрачный для завоевателя прогноз оправдался. Шварценберг, уклонившись от помощи Наполеону, принял предложение Кутузова о перемирии и увел 24-тысячный австрийский корпус в Галицию[1192], а генерал Г. Иорк, который командовал 19-тысячным прусским корпусом, составлявшим почти 4/5 корпуса Макдональда, подписал с русскими договор о нейтралитете (9. Т 6. С. 642–644)[1193]. Измена австрийцев и пруссаков усугубила катастрофу «Великой армии». Макдональд остался с одной дивизией в 5 тыс. человек, которую он и вывел из России в район Кенигсберга (18. С. 199; 26. Т. 21. С. 415). От 5 до 7 тыс. человек привел в Польшу Ренье (18. С. 199; 26. Т. 21. С. 416–417). Еще тысяч 5–6 уходили за Неман разрозненно (26. Т. 21. С. 414–417).

Всего из почти 600-тысячной (даже если не считать корпуса Норка и Шварценберга) «Великой армии» выбрались из России, по данным Ж. Шамбре, 58,2 тыс. человек: 39. Т. 3. С. 163 (М.И. Богданович: насчитывал 81 тыс., Д.П. Бутурлин — 79 тыс., Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев — 70 тыс., П.А. Жилин — 44 тыс., Е.В. Тарле — 30 тыс.: 3. Т. 3. С. 517–518; 6. Ч. 2. С. 458; 12. С. 355; 16. С. 88, 329; 32. Т. 7. С. 726). Кутузов имел все основания рапортовать Царю 19 декабря 1812 г.: «Неприятель почти истреблен» (20. Ч. 2. С. 551)[1194].

По этому случаю Л.Г. Бескровный в неуемном стремлении приукрасить все, даже выигрышное для России, сделал глобальный вывод, который, кроме предвзятости, страдает и недостатком компетентности, прискорбным для столь авторитетного специалиста, каковым считался Любомир Григорьевич. Цитирую: «Ни одной армии Европы в новое время не удалось достичь таких результатов за такой короткий период, какие были достигнуты русской армией под командованием М.И. Кутузова в 1812 г.»[1195]. А ведь даже школьники знают, как за шесть лет до 1812 г. Наполеон расправился с прусским королевством. Напомню читателю, что фактически все вооруженные силы Пруссии во главе с Его Величеством королем Фридрихом-Вильгельмом III, тремя Высочествами — племянниками Фридриха Великого и четырьмя фельдмаршалами были уничтожены в один день (14 октября 1806 г.) одновременно в двух генеральных сражениях, под Иеной и Ауэрштедтом; «все прусское государство было разбито в один день»[1196]. Возможно ли, что доктор исторических наук полковник Бескровный не знал об этом?

Во Франции известие о гибели «Великой армии» вызвало общее потрясение, тем более сильное, что страна не была к нему подготовлена. Казалось, еще недавно французские газеты прославляли вступление Наполеона в Москву как нечто «выходящее за пределы всего, что давала нам доселе его полная чудес история» (25. Т. 6. С. 13). Правда, отступление из Москвы, как ни приукрашивалось оно в 27-м и 28-м бюллетенях Наполеона, встревожило Францию. «Мы начали пробуждаться от сна», — вспоминала герцогиня Л. д'Абрантес. И все-таки окончательное пробуждение «было ужасно»[1197]. Опубликованный 16 декабря в парижском официозе «Moniteur» 29-й бюллетень ошеломил французов[1198]. Одна фраза о том, что-де из-за морозов «армия, столь блестящая еще 6 ноября, 14-го имела уже иной вид, почти без кавалерии, без орудий, без транспорта» (38. С. 158), сказала почти все — остальное дорисовывалось воображением. Вся страна была повергнута в траур. Повсюду, с верхов до самого низа социальной лестницы, начался ропот.

Зато в России каждый день русского контрнаступления стимулировал подъем национального духа. «Всему живо сочувствовалось у нас, — вспоминал о тогдашних настроениях своих товарищей по Царскосельскому лицею «первый друг» А.С. Пушкина И.И. Пущин. — Опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему»[1199]. Простой люд страны и в самое трудное для него время чужеземного нашествия не падал духом, но социальные верхи, после того как Наполеон занял Москву, приуныли. «Казалося, ну, ниже нельзя сидеть в дыре», — писал о том времени в сатирической «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» А.К. Толстой[1200]. Тем сильнее был взрыв патриотической радости в сердцах буквально всех русских людей при первом же известии об уходе французов из Москвы, а последующие события — Малоярославец, Вязьма, Красное, Березина — эту радость непрестанно множили. Вот очень характерный штрих: первые слова, которые выговорила годовалая дочь графа Ф.П. Толстого (художника, будущего вице-президента Академии художеств) Лиза, «были не «папа» и не «мама», а «ура, победа!»[1201].