Возвращение домой - Розамунда Пилчер

– Когда дни действительно жаркие, бывает досадно: не успеешь добраться досюда, как уже все на свете не жаль отдать, лишь бы вернуться и снова окунуться…

Она резко замолчала – что-то услышала. Улыбка слетела с ее лица, и она застыла на месте, прислушиваясь. Гас различил где-то далеко шум приближающейся машины. Вскоре из-за деревьев в начале подъездной аллеи показался величественный «даймлер», он пересек выложенное гравием пространство и затормозил у боковой стены дома.

– Это они…

По дороге с моря Лавди все время болтала и казалась бодрой и жизнерадостной, но теперь в ее голосе зазвучала тревога.

– Папчик с Эдвардом вернулись. Боже, скорее узнать, как дела!..

И, бросив Гаса, она побежала вперед по уступам травяных террас. Он услышал, как она окликнула их:

– Почему вы так долго? Как дела? Все хорошо?..

Гас, моля Бога, чтобы так оно и было, последовал за ней намеренно неспешным шагом. Весь задор разом его покинул, он жалел, что вообще приехал, и желал бы оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Учитывая обстоятельства, Эдвард имел полное право начисто забыть о своем кембриджском знакомце, которого невзначай пригласил к себе, а теперь ему придется с натугой изображать радость и радушие. На мгновение Гас от всей души посетовал, что не прислушался к своему первоначальному инстинктивному побуждению, не сложил чемоданы обратно в машину и не уехал. Это Лавди уговорила его остаться. Наверно, она была не права. В такой скверный момент оказаться неожиданным гостем!

Но было уже слишком поздно что-то исправлять. Он медленно поднялся по широким каменным ступеням, надвое разделяющим верхнюю террасу, и выбрался на ровную площадку перед домом. «Даймлер», все еще с открытыми дверцами, стоял рядом с его машиной. Выбравшиеся из автомобиля пассажиры скучились небольшой группкой, но Эдвард, едва завидев Гаса, отделился от остальных и пошел ему навстречу с улыбкой и распростертыми руками.

– Гас! Рад тебя видеть!

Он был так явно обрадован, что все сомнения Гаса улетучились и его переполнило благодарное чувство.

– И я тебя.

– Извини нас за все это…

– Это я должен просить извинения…

– С какой стати тебе извиняться?

– Просто я не могу отделаться от ощущения, что я здесь лишний.

– О, не будь ты распоследним кретином! Я же приглашал тебя…

– Ваш дворецкий сказал мне о тяжелой болезни твоей двоюродной бабушки. Ты уверен, что мне стоит остаться?

– В любом случае твое присутствие ничего не изменит. Разве что ты не дашь нам раскиснуть и впасть в уныние. А что касается тети Лавинии, то она, кажется, не собирается сдаваться. Она крепкая старушка, и я не допускаю мысли, что она не поправится… Ну как доехал? Сколько времени ушло на путешествие? Надеюсь, тебя с грехом пополам встретили и Лавди не бросила гостя на произвол судьбы. Уезжая, я строго наказал ей позаботиться о тебе.

– Она твой наказ выполнила. Мы прогулялись до маленькой бухты.

– Чудеса да и только! Как правило, она не столь компанейская. Ну, теперь пойдем, познакомишься с отцом и с Мэри… – Эдвард повернулся к остальным и застыл на месте, недоуменно нахмурившись. – Впрочем, Мэри, кажется, исчезла, – пожал он плечами. – Надеюсь, она направилась к миссис Неттлбед распорядиться насчет чая. Что ж, познакомься, по крайней мере, с моим отцом. Папчик!

Полковник был поглощен разговором с дочерью, явно прилагая все усилия, чтобы успокоить и обнадежить ее. Однако, услышав зов Эдварда, он замолчал, поднял глаза и увидел Гаса. Нежно отодвинув Лавди в сторонку, он двинулся вперед, шурша подошвами башмаков по гравию, худой и долговязый, точно замотанная в твид жердь, и если у него были какие-либо возражения против несвоевременного визита незнакомца, то он ничем не обнаружил своего неудовольствия. Гас увидел только доброе выражение в его тусклых глазах и застенчивую улыбку искренней радости.

– Гас, это мой отец, Эдгар Кэри-Льюис. Папчик, познакомься с Гасом Каллендером.

– Очень приятно.

Полковник протянул руку, Гас пожал ее.

– Гас, дорогой друг, – промолвил отец Эдварда, – как хорошо, что вы приехали, мы так рады вас видеть!

На следующее утро, в десять часов, Эдвард Кэри-Льюис позвонил в бакалейную Уорренов в Порткеррисе и попросил к телефону Джудит.

– А кто ее спрашивает? – поинтересовался незнакомый женский голос с сильным корнуолльским выговором.

– Скажите просто, что это Эдвард.

– Минутку.

«Эй, где там Джудит? Ее к телефону!» – уже в отдалении зычно прокричала обладательница женского голоса; вероятно, она стояла внизу лестницы и обращалась к кому-нибудь на втором этаже. Он ждал. Взяли трубку.

– Алло! – проговорил слабый от страха голосок. – Эдвард, ты?

– Доброе утро.

– Говори!

– Все в порядке. Хорошие новости.

– Тетя Лавиния?..

– Вроде бы выкарабкалась. Нам сообщили из Дауэр-хауса, что она проснулась сегодня утром, изумилась, увидев ночную сиделку, спросила у нее, что та, собственно, делает у ее постели, и потребовала чашку чая.

– Это же просто чудо!

– Папчик с мамой тут же помчались туда, а я подумал, что надо бы позвонить тебе.

– Ах, какое это, должно быть, для вас облегчение! Милая старушка!

– Скажи лучше: вредная. Перепугала всех до смерти. Заставила людей нестись сюда с разных концов. Вчера вечером вернулась мама, на вид совсем измученная. Афина и Руперт уже в пути, едут из Шотландии, и, как в случае с Гасом, мы не знаем, где они находятся, так что не можем позвонить и сказать им, чтобы поворачивали назад и возвращались в свой Окнафешл, или где они там были. Из всего этого вышел просто сплошной цирк.

– Все это не важно. Главное, что тетя Лавиния идет на поправку.

– Когда ты приедешь?

– В воскресенье утром.

– Хорошо, тогда и встретимся. Если она будет в состоянии принимать посетителей, я возьму тебя в Дауэр-хаус… Как ты?

– Уже хочу быть со всеми вами.

– Умерь свой пыл. У нас тут точно на Пикадилли-Сёркес[63]. Но я по тебе скучаю. В доме без тебя пусто.

– О, Эдвард…

– Увидимся в воскресенье утром.

– Пока. Спасибо за звонок.

Руперт Райкрофт в свое первое утро разоспался. Когда он проснулся, открыл глаза и уставился все еще затуманенным взором в стену напротив, то оказался совершенно сбит с толку. Столько было езды за такой короткий промежуток времени, столько ночевок в незнакомых местах, что теперь, разглядывая медные столбики своей кровати, полосатые обои и наполовину раскрытые занавески с частым цветочным узором, он поначалу не мог сообразить, где же, черт возьми, он находится.