Первопроходцы - Олег Слободчиков

Утро показалось ему подозрительно тихим. Падал снег. На борту, под сугробом, в шубном кафтане дремал караульный. Только по пару дыхания можно было понять, что он жив. Сети и товар, развешанные для просушки, были завалены снегом, следов возле них не было. Селиверстов осушил чарку вместо завтрака, раздул чувал, обогрелся, повеселев, направился к зимовью. На берегу, возле судов купца Гусельникова, толпился народ, доносились громкие голоса. Любопытствуя, Юша повернул к ним. Припорошенные снегом, с хоругвями и иконами, здесь стояли промышленные и даже казаки. Именитый гусельниковский приказчик Михей Стахеев что-то резко выкрикивал. Половина толпы поддерживала его веселыми возгласами, другая нестройно возражала. «Круги завели!» – догадался Селиверстов и побежал в зимовье.

– Смута зреет под носом, – ворвался в избу. – У кочей круги!

Здесь сидели братья Курсовы. Увидев Селиверстова, они смутились, опустили головы. Юша подозрительно зыркнул на них – не жаловались ли? По виду не походило. Приказный глядел на него ласково, ответил печально:

– Что поделаешь? – Смущенно возвел глаза на образ Николы зимнего, в митре. – Гарнизона у меня нет! Поговорят, позлословят и разойдутся. Опять же на промыслы пора, а кормовых мест мало, соболь выбит. Не договорившись, нельзя расходиться.

Слова приказного успокоили Селиверстова. С утра он думал, как взыскать с гуляк неводную сеть. С них и взять-то было нечего, кроме промыслового завода. Не дать муки в зиму – не станут промышлять, просидят на поденных работах казне в убыток.

– Мы вот что! – смущенно пробубнил Евдоким, глядя в угол. – Зазимуем, однако. Вдруг мало-мало расторгуемся… И товар свой на берег снесем.

К полудню Юша придумал хитрость: с верными людьми переловил собак промышленных людей Тимофеева и Курочкина, пообещав девке чарку вина, взял под руку ясырку Истомы Аверкиева, с которой тот сожительствовал. Девку и собак он увел в аманатскую избу и сдал под запись янскому приказному. Его промышленные и охочие люди вернулись с кругов после полудня. Они возбужденно переговаривались и заговорщически посмеивались. Селиверстов тоже ухмылялся, ожидая, когда хватятся собак, сошел на берег, стал раскапывать занесенные снегом козлы.

– Девка где? – подбежал к нему Истомка.

– Невод где? – язвительно усмехнулся передовщик.

– Не сторож я твоему неводу! – закричал Истомка и схватил Юшу за грудки.

Тот бросил заступ, присел, нащупал в снегу под сапогом камень.

– И я твоей ясырке не сторож! – придавленно вскрикнул, распрямляясь, ударил промышленного.

Тот завопил, схватившись за голову, из-под шапки на брови скатился кровавый ручеек.

– Не бей нас! – закричал новоприборный Ивашка Обросимов, а его дружок, бывший спутник Селиверстова по морскому походу Гаврила Алексеев пригрозил:

– Доведешь до греха, удавим гаденыша! На Яне хоть заорись – воевода не услышит.

Истомка с пробитой головой поднялся на ноги, поплелся к гусельниковским кочам, Селиверстов подумал, – жаловаться приказному и мысленно посмеялся. Но вскоре к нему прибежала толпа торговых и промышленных людей с гусельниковских, шоринских кочей, с других судов. Размахивая руками, впереди шел Михей Стахеев и поносно орал:

– Товар и животы, что у тебя лежат, Митька Францбеков с нас брал, без того не выпускал из острога!

Истомка, подскочив сбоку, с полного маху треснул Юшу в ухо, да так, что тот повалился в снег. Верные Селиверстову охочие стали неуверенно защищать его. Их побили, связали и развели по разным кочам. При всех собравшихся гусельниковский и шоринский приказчики стали шнырять по Юшиному кочу, выискивая свое, взятое и вымученное воеводой. Ушли все. Побитый Селиверстов поднялся в жилуху, нашел ополовиненную флягу, выпил, расправил задиристо торчавшую бороденку и, мстительно скалясь, стал подсчитывать, сколько товаров насильно изъято. Выходило рублей на пятьсот…

– На девятьсот пятьдесят! – пролепетал, грозя в сторону торговых кочей.

Он хотел идти к приказному писать жалобную челобитную, но выпил вторую и третью чарки, после чего, покачиваясь, бормоча угрозы, растопил чувал и повалился на меховое одеяло. Жалобу можно было предъявить с утра.

Среди ночи снегопад прекратился, на восходе среди туч жалко зажелтело уходившее в зиму солнце. Селиверстов выбрался из жилухи, осмотрелся и не сразу заметил, что козлы пусты. Вчера, в ссорах, он не снял с них сетей и товара, сегодня их не было. Вокруг козел виднелись следы, тянувшиеся к кочу торгового человека Григория Юрьева, теми же следами была истоптана палуба. Свои, набранные в Якутском остроге люди разграбили казенный государев товар. Селиверстов негодовал: такие преступления не сходили с рук даже вдали от воеводской власти. Он сгреб снег пальцами, растер по лицу, утерся нутром шапки, отряхнул кафтан и широким шагом двинулся к избе приказного, писать жалобу на взбунтовавшихся людей. Козьма Лошаков поохал, посочувствовал, принял жалобную челобитную:

– Чем могу помочь со своими тремя казаками?

– Хоть муку и съестной припас, что не разграблены, прими в амбар под казенный замок! – попросил Селиверстов.

– Клади, приму! – согласился приказный. – Скажу казакам, чтобы помогли перенести… А ясырку, что ты привел, хозяин забрал. Она признала его и караульный отпустил. И собак промышленные увели. Не по праву взял, без суда и свидетелей. – Помолчав, полушепотом, оправдался: – Они ведь, торговые и промышленные, уже открыто грозят убить тебя, и нам говорят, если станем в том убийстве их обвинять – перебьют, как свиней перед Рождеством. А шоринский приказчик Семен Иванов еще и хвастал: «Не диковинно де вас убить, много де воевод по городам убивают, да от того де ничего не делается». Ой, зря ты их так раззадорил! – Боязливо отвел глаза. – Здесь не воеводский острог. Если станут заодно – перебьют нас и оправдаются.

Селиверстов раздосадованно рыкнул, побагровел, неприязненно взглянул на приказного, но ссориться с ним не посмел: не было у него никакой другой поддержки на Яне. Бунтовавшие люди, набранные в Якутском, хорошо это понимали и разъярились, узнав, что он свез весь съестной припас в государев амбар.

– Голодом уморить хочет! – кричали заводилы: Ивашка Обросимов и Гаврила Алексеев.

Толпа бывших спутников ворвалась в его жилуху, стала требовать назад кабальные грамоты, которые Юшка с них вымучил. Он и возразить не успел, как его повалили и били, пока не отдал, потом вытребовали хлебный оклад, чтобы идти на промыслы, а того, что хлеб взят в ссуду, под будущие прибыли, никто знать не хотел.

Коротка полярная осень. Резкими заморозками, менявшимися недолгой оттепелью, уже напоминала о себе зима. Немилостиво начиналась она для Селиверстова, но он не унывал. Той зимой, когда Селиверстов обхаживал воеводу Францбекова, а Михей Стадухин еще только думал о походе на Пенжину, Попов, Ретькин и их связчики, желавшие вернуться на Лену, из трех разбитых сделали небольшой надежный коч с двойной обшивкой бортов. Смешанное селение, в котором они жили, было на редкость мирным и спокойным, люди доброжелательными. Первое время это сильно удивляло попавших сюда русских людей: вечное бесхлебье, безбабье сибирских ватаг и отрядов обычно сопровождались дрязгами и ссорами.