Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

class="p1">– Мяги, что стоишь, лясы точишь? Бери поднос, дуй наверх. Москвичи требуют еще завтрак…  – девушка смутилась:

– Здесь посуда, товарищ Филимонова…  – повар подмигнула ей:

– Наверху молодые парни из Москвы. Может, приглянешься кому, Марья-краса, русая коса…  – стянув с нее испачканный фартук, Филимонова обрядила девушку в униформу официанток в чистой, как ее называли на заводе, столовой, где обедало руководство. На голове Маши появилась крахмальная наколка. Филимонова вручила ей поднос с кофейником, омлетом, свежим хлебом, творогом со сметаной и клубникой:

– Жаль, меда нет, – посетовала повар, – степной мед у нас духовитый…  – отвесив Маше шлепок пониже спины, она строго предупредила девушку:

– Не одергивай, я тебе жениха набиваю…  – зардевшись, Маша аккуратно понесла завтрак по увешанной армейскими плакатами лестнице.

По земляному полу курятника прыгали воробьи. Рассветное солнце пробивалось через щели в деревянных стенах, играло на кумаче свернутых лозунгов. Генрих придирчиво осмотрел наскоро собранную радиостанцию:

– Вроде все в порядке, Иван Иванович, – позвал он, – сейчас начнем трансляцию…  – при посторонних Генрих обращался к дяде по-русски.

Домик механика Коркача стоял в почти деревенской слободе, за рекой Тузлов. Отсюда в центральную часть города вел мост:

– На него могут выдвинуть танки, – Генрих покосился на дядю, – но, кажется, они все предусмотрели…  – дядя с Андреем Андреевичем распивали чай на завалинке:

– Жена у родни гостит в Краснодаре, – извинился Коркач, – все по-холостяцки…  – принеся на тарелке ароматные соты, он добавил:

– Может быть, оно и к лучшему. Угощайся, Иван Иванович, мед наш, степной…  – у ограды участка стоял небольшой улей. Дядя, по его словам, тоже жил неподалеку:

– Я с ним не сталкивался потому, что на электровозном смена начинается раньше, – понял Генрих, – мое общежитие рядом, но мы строим здесь, а все заводы стоят за Тузловом…  – по утрам слободская толпа осаждала идущие в центр автобусы.

Пока герцог не объяснил, как он попал в Новочеркасск, где потерял глаз и почему притворяется слесарем Мяги.

Щелкнув рычажком, Генрих удовлетворенно увидел зеленый огонек на шкале передатчика:

– Но и времени не было объяснять. Они останавливали неразбериху на заводе, формировали комитет стачки, расставляли наряды рабочей милиции…  – бродя сначала за дядей и Андреем Андреевичем, а потом за комитетом, Генрих аккуратно записывал все в блокнот. Передатчик размещался в комнате радиотехнического кружка в Доме Культуры. Рацию Генриху показал его знакомый по танцам, веселый парень Володя Шуваев, тоже рабочий с электровозного завода:

– Подумать только, прошлой неделей мы с ним ходили в парк. Он меня свел с Сотниковым…  – Генрих поднял голову от передатчика:

– Говорят, Сотникова ночью взяли…  – Генрих услышал новости от ребят, стоявших в патруле у горкома партии, – я сообщу, что начались аресты…  – он указал на рацию. Дядя хмыкнул:

– Сообщай, но, по-моему, правильно его арестовали…  – Коркач усмехнулся, – пусть проспится в камере. Он к полуночи на ногах не держался…  – в патрулях пьяных не было, однако Генрих понимал, что комитет не может изъять у рабочих всю водку и самогон. За ночь он два раза забежал в Дом Культуры, где, за взломанной им вчера дверью кружка, спокойно стояла рация. Генрих не знал, глушат его, или нет, однако это было неважно:

– Я должен поставить всех в известность о случившемся, – вздохнул юноша, – но если мама услышит меня, она будет волноваться…  – у него не было никаких сомнений в том, что он должен делать:

– Рабочие правы, восстав против коммунистов, – сказал себе Генрих, – я не получал разрешения к ним присоединиться, но я не могу стоять в стороне…  – на исходе ночи, с помощью ребят из патруля, он перенес передатчик в заводскую слободу:

– Скажи, – добавил Коркач, – и еще скажи, что наш лозунг: «За Ленина, против коммунистов»…  – сегодняшнее шествие к центру города несло портреты Владимира Ильича. Механик посмотрел на часы:

– Допивайте чай, – он подмигнул Генриху, – я пройдусь, проверю пикеты…  – демонстрация начиналась с завода имени Буденного:

– На станцию я тоже загляну, – Коркач накинул спецовку, – но ты, Иван Иванович, хорошо там поработал…  – Генрих тоже навестил станцию. Дядя распоряжался с уверенным спокойствием:

– Видно, что он четверть века воюет…  – патрули перекрыли железнодорожные пути, – он ничего не говорит, но ясно, что он тоже не может сидеть сложа руки…  – Генрих не знал, для чего дядя поинтересовался надежностью его документов:

– Все только начинается. Восстание перекинется в Ростов и на Донбасс…  – зачарованно подумал юноша, – главное, добиться отставки Хрущева, мирных выборов демократического парламента…  – дядя кивнул:

– Мы через полчаса подтянемся, после трансляции…  – послушав шаги Коркача, он велел племяннику:

– Передача немного подождет. Выпей чаю, – дядя заглянул в курятник, – нам надо поговорить.

У товарища Котова нашлась подробная карта города. Ожидая завтрака, он расстелил на столе лист. Паркер коснулся синей ниточки реки:

– Смотри, здесь единственный мост…  – он почесал поседевший висок, – по сведениям из слободы, – товарищ Котов коротко усмехнулся, – они опять затевают какую-то демонстрацию…

Рабочие патрули не трогали милиционеров или танкистов, охранявших Госбанк, здание горкома партии, почту и радиоузел. Ночью, не дожидаясь появления в Новочеркасске ленинградцев, Наум Исаакович отправил московских ребят прочесывать, как он выразился, территорию:

– Непонятно, кого они арестовали, – недовольно подумал Эйтингон, – зачинщиков или просто пьяную шваль, решившую воспользоваться моментом…  – допрашивать арестованных было бесполезно. Рабочие, как кисло сказал Эйтингон на совещании, лыка не вязали:

– Но ребята держали уши открытыми, они слышали разговоры о сегодняшнем шествии…

За Тузлов ни силы КГБ, ни милиционеры с армией не совались. Слобода, с тамошней железнодорожной станцией, оставалась вотчиной восставших:

– Рельсы они перекрыли, – сказал Наум Исаакович Саше, – но нас это не касается. Во-первых…  – паркер поставил резкие точки на карте, – на все заводы посланы наряды военных…  – Эйтингон понимал, что на те же заводы отправится и так называемая рабочая милиция:

– Они опять начнут горлопанить…  – Наум Исаакович нашел на столе сигареты, – призывать трудящихся бросить цеха, отправиться к горкому…  – он перечеркнул мост ручкой, – но, во-вторых, здесь они встретятся с танками и БТР…

Ночью Эйтингон услышал от генерала Плиева, командующего Северокавказским военным округом, о готовности армии остановить бунтующих:

– Что-то незаметно, – ядовито сказал Эйтингон генералу, – пока ваши танкисты сидят с задраенными люками…  – Плиев отозвался:

– Не было четкого приказа, товарищ Котов. Но Матвей Кузьмич, то есть генерал-лейтенант Шапошников, не подведет…  – Эйтингон раздраженно пробормотал:

– Малиновский велел вам навести порядок, куда еще четче…  – никогда не жаловавшийся на память Наум Исаакович узнал имя Героя Советского Союза Шапошникова:

– В сорок пятом году он командовал механизированным корпусом, освобождавшим Венгрию и Австрию. Его Особый Отдел рапортовал, что генерал ни в грош их не ставит…  – после победы Шапошникова неоднократно замечали в компании союзных офицеров.

– То есть американцев, с которыми мы встретились в Австрии, – вздохнул Наум Исаакович, – ладно, тогда нам было не избежать общения с союзниками. Журавлев тоже разговаривал с Холландом, даже держал его в камере…  – Наума Исааковича неуловимо что-то беспокоило:

– Фотографии вчерашней толпы пока не готовы…  – он постучал пальцами по столу, – но понятно, что товарищ Рабе…  – Эйтингон криво улыбнулся, – будет среди бунтовщиков…  – его паркер вернулся к мосту. Саша заметил:

– Тузлов мелкая река, его можно перейти вброд, товарищ Котов…  – Эйтингон вспомнил:

– Главный железнодорожный вокзал они не блокировали, только пригородную станцию. Но какая разница, из-за живой цепи ни один поезд сюда не доберется…

Тузлов, или Тузловка, как реку звали в городе, действительно не отличался глубиной. Посреди Новочеркасска торчал осыпающийся, когда-то величественный войсковой храм донского казачества, Вознесенский собор:

– Надо было его взорвать, вместе с памятником Ермаку и триумфальными арками, – зло подумал Наум Исаакович, – казакам нельзя