Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

не предназначенный для «экспорта». Кон. Набоков доносил в Петербург (4 апреля), что в Лондоне правительственное заявление рассматривают, как отказ России от «права на Константинополь и иные территориальные приобретения», выговоренные предшествующими соглашениями. Набоков настаивал на необходимости официально «разъяснить», что принцип «мира без аннексий» принимается революционной Россией «не безусловно», а постольку, поскольку он не противоречит «жизненным интересам» страны. Милюков, считавший только свою позицию в международных вопросах реалистической, a все остальные разговоры о войне «младенческими бреднями», как откровенно выразился он после своего ухода из Правительства на казачьем съезде 9 июля, поспешил истолковать в «своем смысле» мартовскую декларацию в той «разъяснительной» ноте 18 апреля, которая и положила начало правительственного кризиса, ибо она была сделана наперекор явно выраженным пожеланиям со стороны демократии.

Соответствующий материал дается в моей книге «Легенда о сепаратном мире».

* * *

На другой день после опубликования правительственной декларации собралось «всероссийское» Совещание представителей Советов. На очереди в порядке дня первым был поставлен злободневный вопрос об отношении к войне. Докладчиком выступил Церетели, приветствовавший решение «ответственного представительства буржуазии» – Временного правительства – торжественно возвестить во имя «единения сил» о разрыве своей внешней политики с господствовавшей до переворота «империалистической», «узкоклассовой» точкой зрения. Это заявление есть «огромная победа всей демократии». Поворотный момент внешней политики, по представлению докладчика, является «поворотным моментом не только для одной России» – это «факел, брошенный в Европу», и те «идеалы, которые в настоящее время там еле мерцали», «засветятся так же ярко, как засветились и озарили они всю нашу внутреннюю политику». Заявление Правительства не дало еще полного удовлетворения того, что желает демократия. Необходимо, чтобы Врем. прав. вступило в переговоры с союзными правительствами для выработки общей платформы на основании отказа от аннексий и контрибуций.

Вероятно, оратор искренно верил в свою «утопию». В сложившейся конъюнктуре важна была не декларативная формулировка будущих международных отношений, а определение той реалистической позиции, которую «революционный народ» должен занять в отношении войны, шедшей на его собственной территории. «Революционный народ России, – говорилось в проекте резолюции Исп. Ком., прочитанной Церетели, – будет продолжать свои усилия для приближения мира на началах братства и равенства свободных народов. Официальный отказ всех правительств от завоевательных программ – могучее средство для прекращения войны на таких условиях. Пока эти условия не осуществлены, пока продолжается война, российская демократия признает, что крушение армии, ослабление ее устойчивости, крепости и способности к активным операциям были бы величайшим ударом для дела свободы и для жизненных интересов страны. В целях самой энергичной защиты революционной России от всяких посягательств на нее извне, в видах самого решительного отпора всем попыткам помешать дальнейшим успехам революции, Совещание Советов Р. и С. Д. призывает демократию России мобилизовать все живые силы страны во всех отраслях народной жизни для укрепления фронта и тыла. Этого повелительно требует переживаемый Россией момент, это необходимо для успеха великой революции».

Официальной декларации Исп. Ком. большевистская фракция противопоставила свою, придав ей отвлеченную формулировку. «Есть один способ создать тот мир, к которому стремится вся вселенная, – говорит от имени большевиков Каменев. – Этот способ – превратить русскую национальную революцию в пролог восстания народов всех воюющих стран против молоха империализма, против молоха войны… Слишком много благородных слов прикрывало разбойную политику, восторжествовавшую и приведшую к войне… Не благородных слов, не прикрытия для империалистической войны, а правды, голой правды о том, что такое эта война, требуют все народы, и мы одни здесь – победившая революция – можем сказать и должны сказать… что это не народная война, что это война не народами затеяна, на эту войну обрекли нас империалистические классы всех стран. Собравшись сюда, как полновластные (?) представители народов России, вы должны сказать: “Мы не только зовем всех угнетенных, всех порабощенных, все жертвы мирового империализма к восстанию против рабства, против империалистических классов, но мы от имени русского революционного народа говорим: ни одной лишней капли крови за интересы своей или чужой буржуазии пролиться мы не дадим”. Месяц прошел с тех пор, как революционный пролетариат и революционная армия в Петрограде поставили здесь Временное правительство, и месяц нужен был на то, чтобы это Правительство, вышедшее из революции, осмелилось сказать дипломатично и осторожно, что оно не считает задачей русского свободного народа закабалять чужие земли…» «Мы должны сказать: революционная Россия требует, чтобы Врем. правит. формулировало волю ее к миру, и надеется, что только восстание угнетенных народов других стран поддержит русскую революцию и создаст тот мир, который хотя бы в малой степени возвратит нам те великие затраты народной крови, которые выпил уже из мира вампир милитаризма»393.

В развернувшихся прениях голоса представителей армии (напомним, что на Совещании были представлены 6 армий и 40 отдельных воинских частей) прозвучали довольно однотонно. Вовсе не представлял исключения солдат Новицкий, выступивший от имени Особой армии и предложивший, как крикнули ему с места, «кадетскую резолюцию». Отмечая доверие к Правительству, созданному революцией, Новицкий говорил о некоторой неясности обсуждаемой резолюции: «Я хочу мира, душа жаждет мира, но не позорного мира… Мы тогда только можем спокойно вернуться с поля сражения, когда мир будет подписан не позорный (пока все немцы не признают, что надо заключить мир именно на правах равенства, братства и свободы), и вот я призываю от имени Особой армии стать всем на работу и дать помощь армии, чтобы она могла выйти из этой войны с победой». Не странно ли, – говорил представитель 12-й армии с. д. меньшевик Ромм, – что «вопрос о немедленном заключении мира поднимается только со стороны тыла, и ни один солдат с фронта, который в тяжелых условиях 33 месяца воюет, ни один из них не говорил о немедленном заключении мира». Ромм удовлетворялся объединяющей «всех» резолюцией Церетели и хотел бы только внести поправку, в том смысле, что «под обороной страны подразумевается не только сидение в окопах, но, если того потребуют обстоятельства, – наступление». И другие представители фронта настаивали на том, что в резолюции надо не столько подчеркивать «защиту», сколько сделать ударение на «борьбе». Резолюция бердичевского гарнизона призывала не «чуждаться исторических задач нашей родины» и стать «дружно на защиту свободной родной земли и ее исторического права». Прочитавший резолюцию с. р. Усов позднее, при обсуждении отношения к Правительству, от себя мотивировал так: «Моя личная точка зрения такова: я прежде всего отношусь к Врем. правит. не только с точки зрения революции и ее