Феодора - Пол Уэллмен

появился добровольный дирижер, взмахами рук организующий плавный и ритмичный речитатив, который в исполнении многотысячной толпы Синих и Зеленых сотрясал Ипподром:

— Верни нам, о Император, тех двух, убитых тобою, но спасенных Богом по милосердию его!

Многие зрители поначалу присоединялись к хору из чистого азарта. Слышен был хохот, насмешливые замечания и хлопки после каждого слаженного выкрика, словно крикуны аплодировали сами себе и получали удовольствие от такого необычного способа досадить человеку, одетому в пурпур и сидящему так надменно в тени своего балдахина.

Однако время шло, заезд следовал за заездом, а из императорской ложи не доносилось никакого ответа. Тогда в реве толпы начала слышаться угроза, выросшая в бурю негодования. Сквозь слитное скандирование прорывались отдельные возгласы:

— Проклятие грабителям!

— К суду злодеев из дворца!

— Накажи, о император, угнетателей народа!

Иоанн Каппадокиец сморщился, как от зубной боли. Его имя не было названо, но обольщаться не приходилось. Многие возгласы были адресованы лично ему, и он чувствовал, что негодование толпы выходит далеко за пределы обычного недовольства властями. И в то время как сидящие в кафисме перебрасывались негромкими быстрыми фразами, он не вступал в разговор, скованный страхом.

Программа дня завершилась без каких-либо происшествий, однако бега проходили вяло из-за отсутствия обычного интереса к ним. Зрители почти не заключали пари, что всегда было плохим признаком. Несмотря на это, Юстиниан еще надеялся на что-то, когда вернулся с Ипподрома во дворец. Однако вскоре патрулирующая городские улицы гвардия сообщила о еще более грозном предзнаменовании.

На стенах, колоннах, на постаментах статуй — на всех доступных местах — появились в этот вечер надписи, сделанные мелом или углем. Это были обвинения и угрозы в адрес Иоанна Каппадокийца, Феодота и даже Трибониана, а некоторые метили в самого императора. «Тиран», «предатель», «убийца», «вор», «сутенер», «богохульник», «исчадие ада» и масса других не менее ужасных бранных слов были под покровом сумерек нацарапаны неизвестной рукой рядом с именем Юстиниана. Не реже встречалось и имя императрицы. Но Феодора награждалась одним лишь прозвищем — «шлюха».

То, что так много развелось смельчаков и ни разу никто не помешал им делать эти возмутительные надписи, свидетельствовало о крайней степени возмущения жителей Константинополя.

В этот вечер за стенами дворца царило все нарастающее напряжение. Поспешно входили и выходили гонцы, командиры эскувитов сдавленными голосами отдавали команды, из предосторожности расставляя двойные ночные караулы дворцовой стражи вдоль наружных оборонительных стен.

Через два часа после наступления темноты со стороны дворца Сигма до Феодоры донесся вопль изумления и ужаса, вслед за которым раздался топот бегущих ног. Она кликнула Нарсеса.

— Похоже на то, о прекраснейшая, что в городе во многих местах начались пожары, — доложил маленький евнух. — Зарево видно даже из-за дворцовых стен.

— Где император?

— Этого я не знаю, о великая.

— Идем со мной, Нарсес, я хочу взглянуть.

В сопровождении смотрителя покоев и воинов личной охраны она вышла из императорской резиденции и быстрым шагом направилась к церкви Святого Стефана. Солнце село уже давно, но ей показалось на миг, что колоннаду, ведущую к церкви, освещает поздняя вечерняя заря. Потом она поняла, что красноватый отсвет, четко обрисовывавший зубчатые дворцовые стены и громаду Ипподрома, и был тем самым заревом городских пожаров, о котором говорил Нарсес. Самого пламени не было видно, но, отражаясь от низко нависших туч, оно освещало все вокруг тусклым зловещим светом. Однако, заметив над собой яркую луну и звезды, Феодора поняла, что «тучи» были не чем иным, как дымом от пылающих зданий.

Несколько слуг императора, постоянно находившихся при Юстиниане в его резиденции, стояли у входа в церковь, но Феодора, не взглянув на них, вошла и в сопровождении Нарсеса начала поспешно подниматься по винтовой лестнице, ведущей на верхнюю площадку колокольни, откуда открывался вид на Ипподром и город.

Уже подходя к площадке, она услышала голоса, а затем и увидела тех, кто пришел сюда раньше ее: Юстиниана, Трибониана и Гестата — воина, заменившего незадачливого Феодота в должности командира эскувитов. Император обернулся к ней с лицом, казавшимся чугунным в мерцающих отблесках красного зарева.

— Феодора! — воскликнул он. — Ты тоже здесь? — И прибавил с нотой отчаяния в голосе: — Похоже, дела плохи, очень плохи!

— Пожары? Сколько их? — спросила она.

— Я не знаю. Такое впечатление, что они подожгли весь город. Их так много, что я уверен — это все преднамеренные поджоги. Взгляни!

Феодора посмотрела в западном направлении, следуя за взмахом его руки. В нескольких местах в отдалении она увидела рвущиеся из горящих домов языки пламени. Многие здания были затянуты пеленой дыма, странно подсвеченной лунным светом. С первого взгляда ей показалось, что пылает сплошь вся Виа Альта, но потом она смогла различить в призрачном свете величественные колонны и статуи терм Зевксиппа[73], вокруг которых вились клубы пара.

— Пронесся слух, что Константинополь будет стерт с лица земли и что виновники этого истребления — шпионы персидского царя, — произнес Юстиниан полным отчаяния голосом.

Еще один громадный пожар бушевал на юго-востоке, в районе площади Афродиты. Феодора напряженно всматривалась в очертания ночного города, однако восклицание за спиной заставило ее обернуться.

— Неужели они посмели! Какое кощунство! — сдавленным от отчаяния голосом произнес император.

Вместе с обоими приближенными Юстиниан приник к одному из северных окон башни.

— Что еще случилось? — быстро спросила Феодора.

— Иди и посмотри сама, — испуганно промолвил Юстиниан.

Феодору пропустили вперед, и, приподнявшись на цыпочки, она взглянула через парапет. Прямо перед ней в небо взвился вулканический столб пламени, который вместе с гигантским грибовидным облаком черного дыма заполнил, казалось, все небо. Позади него полыхнул еще один пожар, и все озарилось мрачным багровым светом. До их слуха донеслись крики множества людей.

— Святая София! — воскликнула Феодора, не в силах поверить своим глазам. — Они подожгли собор!.. А этот новый пожар — это здание Сената! И церковь Святой Ирины!

— Если они взялись за церкви, на что еще остается надеяться! — со стоном вымолвил Юстиниан.

Феодора повернулась к нему и проговорила голосом, полным гнева, без малейшей тени страха или отчаяния:

— Это вовсе не похоже на тотальное уничтожение города. И руки персов или кого-либо из внешних врагов здесь нет и в помине. Эти поджоги — дело рук презренного отребья. Разве вы видите хоть один дымок над северными трущобами или над районами бедноты? Уничтожить их было бы проще всего, если бы это было главной целью поджигателей. Нет, эти поджоги начались стихийно, и делают это те же мерзавцы, которые сорвали золотые украшения и драгоценные камни со священных гробниц. Тяжкой должна быть кара