Люди огня - Олег Волховский

Рыцари во дворе замка. Построение, как на параде. Человек сто, не больше. Явно, меньшая часть ордена. Орденские одеяния: черные плащи с крестами поверх малиновых одежд.

Мне показалось, что они не собираются сражаться. Длинные традиционные одежды слишком неудобны для современной войны. Мы спустились ниже и услышали пение. Meserere! Терпеть не могу этот гимн. Рыцари направились к одной из башен, здоровому четырехугольному донжону, и начали просачиваться внутрь.

— Остановить? — спросил Марк.

Эммануил кусал губы. Впервые я видел его таким нервным.

— Подожди. Они отсюда никуда не денутся.

Последний рыцарь скрылся в башне. Наступила тишина.

Сколько она продлилась? Минуту? Две?

Мы в недоумении ждали,

Ярчайшая вспышка света осветила все вокруг. Белая, как сам белый цвет. Я почти ослеп и почувствовал, как Дварака дрогнула у меня под ногами и рванулась вверх. Я упал. Облака летели нам навстречу. И ни звука, словно я уже умер.

Нас отбросило на несколько километров, к городу Хомс. Дварака вновь удержалась в воздухе. Когда мы возвращались назад, мы не нашли Замка Рыцарей. Только пологие голые горы. Я был готов поклясться, что те же.

Мы вернулись в Антиохию, и Эммануил вызвал к себе Великого Магистра. Задал только один вопрос:

— Знал?

Антуан де Берти молчал.

— Повесить!

Великого Магистра повесили на решетке сада магистерского дворца. И не снимали тело трое суток.

Завоевание Константинополя трудно было назвать завоеванием. Бывший Царьград давно утратил былое величие. Ромейская республика, жалкий остаток огромной Византии, с трудом удерживала власть над полунезависимыми провинциями: Грецией, Далмацией и Болгарией. Через неделю я гулял по Константинополю и любовался мозаиками Святой Софии. Возле храма был разбит розарий. Дул ветер с моря.

Пару раз за день я переезжал из Азии в Европу и из Европы в Азию, пересекая по мостам зеленое зеркало Босфора. а между старым и новым городами сверкал на солнце залив Золотой Рог.

Приближалась Пасха.

Пальмовые листья падали на дорогу и шуршали под ногами. По обе стороны от нас шумела толпа, а впереди высилась двойная арка Золотых ворот.

Закатное солнце слепило глаза. Был вечер одиннадцатого нисана.

К Эммануилу подвели белого ослика.

— Нет. Этот город достоин того, чтобы войти в него пешком.

Он был в белой одежде без всяких украшений (думаю, это называется хитон), за время наших исламских приключений отпустил небольшую бороду и был вызывающе иконописен.

Поднял руки, благословляя толпу.

Толпа пела:

— Бахур ху, гадол ху ивнех…

[130]

Опять «ху» в количестве. Еврейский похож на арабский, как русский на украинский. Думаю, они понимают друг друга без переводчика.

— Он избранный, Он великий. Скоро Он…

Мелодия напоминала танцевальную, и толпа пританцовывала, притопывала и хлопала в ладоши. Такое поведение совсем не ассоциировалось у меня с богослужением.

Я не видел лица Спасителя — мы шли позади. Думаю, он улыбался. И зачем он избрал такой легковесный народ!

— Осанна! Осанна сыну Давидову!

Мы поднялись на Храмовую гору, к Куполу Скалы, пройдя под изящными арками, называемыми «весами». Здесь, по преданию, в день Страшного Суда ангелы будут взвешивать грехи человеческие.

Восьмигранная мечеть сияла золотым куполом поверх голубых изразцов стен: солнце на небесах.

На этот раз Эммануил не вошел внутрь. Остановился метрах в трех перед входом, повернулся к толпе, поднял руки:

— Ваше ожидание подошло к концу, ваши надежды сбылись. Больше не нужно молиться о приходе Машиаха утром и вечером, сетовать на задержку и кричать, «Ад мосай» — доколе! Ваши страдания кончились, ваши грехи прощены — я с вами! Вы все — дети мои!

— Осанна! — прогремело в толпе.

Его лицо было вдохновенным, как во Франции во время ядерной бомбардировки, как в Риме после воскресения. Я вспомнил Копье Лонгина и стекающую с острия кровь.

— Здесь будет Новый Храм, Новый Иерусалимский Храм, я построю храм имени Господа, чтобы пришли к нему все народы и познали, что Господь есть Бог, и нет Бога, кроме него. Я построю, не разрушая! — Он распростер руки к небу и благословил народ: — Благословен Господь, Который дал покой народу своему Израилю! Да будет с нами Господь Бог наш, как был он с отцами нашими, да не оставит нас, да не покинет больше вовек и не отвратит лицо свое от Израиля! Период рассеяния кончился! Время изгнания прошло! Геула! Освобождение!

Матвей подал ему чашу вина.

— И я пью эту чашу за Новый Храм. Чашу Мессии!

Я встал по правую руку, Напротив сияла на солнце Елеонская гора, юго-западный склон, покрытый камнями надгробий. Отсюда должно было начаться воскресение мертвых, чуть севернее у ее подножия шумели оливы Гефсиманского сада, а далеко на востоке, у подножия желтых гор стояла Дварака, казавшаяся золотой в лучах заката — Небесный Иерусалим напротив земного.

Мы остановились в Президентском дворце. Слишком скромно для Господа, но в городе не нашлось более достойной резиденции. В дальнейшем предполагалось перестроить цитадель, где когда-то был дворец короля Иерусалимского.

Через четыре дня, пятнадцатого нисана[131], с восходом первой звезды в Гефсиманском саду должен был начаться пир, посвященный входу в Иерусалим. Точнее — пасхальный седер.

Двухтысячелетние оливы сада напоминали чрезмерно разъевшихся старух. Толстенные узловатые стволы, похожие на оголенные сухожилия, и круглые шапки серебристой листвы. Их трудно было назвать красивыми, скорее впечатляющими.

Дорожки между оливами покрыли алыми коврами и поставили столы.

Арье Рехтер, знакомый мне по предыдущему визиту в Иерусалим, консультировал меня по седеру, то бишь порядку празднования песаха.

— Маца, харосетт, горькие травы, соленая вода.

— А красное вино? Каждый должен выпить по четыре кубка вина.

— Да, вино… — Эммануил тоже наблюдал за приготовлениями. — Поезжайте к Силоамскому источнику и привозите оттуда столько воды, сколько нужно вина.

Силоамский источник находился в «Городе Давида» — самой старой части Иерусалима. Мы с Арье спустились по каменной лестнице и прошли к купели. В подземной комнате с каменным сводом, напоминавшей камеру средневековой тюрьмы, вместо пола сияла вода, чистейшая и прозрачная.