Последние узы смерти - Брайан Стейвли

– Зачем?

Удивительно, как мало времени ушло на объяснения. Кадену представлялось, что придется долго повествовать о распаде империи, о возращении богов, о том, как существование всего рода человеческого зависло над пропастью. Но изнутри ваниате ему виделись лишь сроки и события, наблюдения, выводы, а угроза гибели миллионов естественным образом вытекала из их сочетания. Каден выложил перед наставником факты, как редкого жучка, приколотого булавкой к дощечке.

Казалось, его откровения нисколько не тронули Тана. Ничуть не встревожили. Он молча выслушал – неподвижный, как каменные стены вокруг, в перебегающем по коже отблеске лампы. И когда Каден договорил, учитель остался неподвижен, еще с десяток ударов сердца смотрел в темноту, прежде чем произнести:

– И ты в это поверил.

– Да, – кивнул Каден.

– А если ты ошибся?

– В чем?

– Во всем. Если эти боги – вовсе не боги?

Каден уставился в пустое пространство между собой и Таном:

– Я слышал Сьену. И Мешкента.

– Ты слышал слова. Божественность ты им приписал.

– Они проходят во врата. Они обладают огромной силой.

– И кшештрим проходят во врата, – парировал Тан. – И среди кшештрим бывают личи.

– Длинный Кулак воюет с Раном ил Торньей…

– Кажется, что воюет, – отрезал монах.

Каден моргнул.

– На северном фронте погибли тысячи, – не сразу выдавил он в ответ. – И даже больше. Эта война – не мираж.

– Смерти людей для кшештрим ничего не значат.

– Но зачем? – спросил Каден. – Зачем им нас обманывать?

Тан заглянул ему в глаза:

– Чтобы погубить.

– Не сходится, – покачал головой Каден. – Киль помогает мне остановить ил Торнью. Длинный Кулак, пока я ему не сказал, не знал ни о Тристе, ни о Сьене.

– Ты слушаешь их слова. Смотришь на их лица. А надо смотреть, что из-за них происходит с миром.

– Я смотрел. Пока ты прозябал тут в темноте, я каждый день смотрел.

– Видно, свет ослепил тебя.

Каден оглядел фигуру бывшего наставника. Тан так и сидел посреди камеры. Тяжелая дверь осталась открытой, но монах не уделил ей и взгляда. Он, казалось, был вполне равнодушен к возвращенной свободе.

– И чего же я не увидел? – спросил Каден.

Он даже в ваниате снова почувствовал себя послушником, ломающим голову над вопросами умиала, тщетно ищущим в них смысл и логику.

– Они все кшештрим. – ответил Тан. – Ил Торнья и Длинный Кулак. Киль и Тристе. Они кшештрим, они в союзе друг с другом, и они берут верх.

– Нет, – покачал головой Каден.

– Ил Торнья с Длинным Кулаком представляются врагами, но кого они уничтожают? – Тан подвесил этот вопрос в воздухе и недолго помолчал. – Они уничтожают тебя. Нас. Человечество. Ты сам-то слышал, что мне рассказываешь? Длинный Кулак много десятилетий назад подчинил себе ишшин. Под именем Кровавого Горма он возвысился до их главы, правил Мертвым Сердцем и его людьми. Но разве он использовал власть для нападения на ил Торнью? Нет. Ил Торнья захватил твой трон, и для чего же? Чтобы сражаться против Длинного Кулака при полном равновесии сил – в таком сражении толпами гибнут люди, а эти двое целы и невредимы и зачастую остаются за мили от поля боя. Тристе с Килем убедили тебя выпотрошить Аннур изнутри, убить несчетное множество его граждан, а потом, когда Тристе попала за решетку, Ран ил Торнья нашел способ устроить ей побег. Они кружатся друг с другом в танце, изображая выпады и угрозы, а страдают люди, гибнут люди.

Монах умолк, но пустота вокруг Кадена и внутри его еще дрожала огромным невидимым колоколом, отзываясь звоном в костях. Он не мог поверить. Вся ткань прошедшего года сплеталась из борьбы Длинного Кулака с ил Торньей – борьбы между божеством во плоти и стремящимся его уничтожить кшештрим. Но… откуда взялась у Кадена эта идея? От Киля, а он тоже кшештрим, которого, при всех его уверениях в преданности Аннуру и якобы увлеченности человеческим родом, Каден нашел прозябающим в темнице ишшин.

Так ли?

Если Длинный Кулак под именем Кровавого Горма правил Мертвым Сердцем, он мог подставить Кадену Киля. Подсунуть советника, который, вернувшись с ним в Аннур, убедил бы Кадена подкосить основание собственной империи – империи, игравшей ключевую роль в охране древних врат от возвращающихся кшештрим.

– Не может быть, – пробормотал Каден и, услышав свои слова, почувствовал: может.

В памяти встал Киль над игровой доской. Кшештрим проводил в этих играх несчетные часы – воевал сам с собой, передвигал камешки-фишки на гладкой доске, с тихим стуком чередуя их: черный, белый, черный, белый… Каден, как и все, знал эту игру, но решения Киля оставляли его в недоумении, казались бессмысленными. Историк вместо классических позиций и атак делал самоубийственные с виду ходы, продвигал одинокую фигуру в глубину вражеских позиций, разбивал фронт бросающимися в глаза промахами, вел атаку вразброд, казалось – к неизбежному поражению. И только в конце игры Каден различал истинную структуру замысла, с самого начала скрытую под мнимым хаосом.

– Они тобой играли, Каден, – тихо проговорил Рампури Тан. – Они нами всеми играли.

Прозвучавшие слова долго лежали перед ними, холодные, как камни вокруг. Каден вглядывался в лицо Киля – ясное, неподвижное в янтаре его памяти, а потом в лицо Тристе, в лицо Длинного Кулака. Могла ли ярость шамана быть игрой, заученной за тысячи лет ролью? Могло ли быть подделкой, расчетливым представлением горе Тристе, ее страх и мука? Из ваниате все это представлялось вероятным, и он, после долгого размышления, отпустил транс.

Вне пустоты Каден показался себе голым. Было холодно. По коже пробегал озноб, а глубже, между мышцами и костями, простреливали жгучие, как яд, чувства: страх и смятение. Его тянуло снова ускользнуть в ваниате, но Каден отгородился от соблазна, разыскивая в памяти тела свои чувства при встрече с Тристе, когда девушка касалась его, рыдала или кричала.

«Жалость», – понял он.

Он ощущал жалость и еще что-то больше жалости – теплое и смутное чувство, которого не мог назвать по имени.

– Нет, – медленно ответил он.

Тан наблюдал за ним, блестя глазами из-за спутанных волос.

– Ты ошибаешься, – сказал Каден, вспоминая отчаянные рыдания Тристе в ту первую ночь в его шатре; страх в ее фиалковых глазах, ее ярость, когда Пирр в горах над монастырем убила Пирума Прумма. – Не все можно подделать.

– Опасно воображать, – помолчав, отозвался Тан, – будто ты понимаешь кшештрим. Их умы. Их возможности. Я полжизни изучал этих созданий, но я их не понял. Наш ум их не вмещает.

– Тогда почему ты решил, что понял Тристе? И Длинного Кулака? И это сидя