Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

членов администрации Трумэна в 1946 году, послужили прелюдией к политике антикоммунизма. Для устранения политических оппонентов или затыкания ртов стало использоваться предъявление им обвинений как «коммунистам», «симпатизирующим коммунизму» и «коммунистическим попутчикам». По сути, эта тактика была не нова — на государственном уровне такие обвинения били наповал уже в конце в 1930-х годов. Однако растущая трещина в отношениях между США и СССР позволяла легче доказывать необходимость защиты «атомных секретов», а эта необходимость, в свою очередь, оправдывала плотную слежку за всеми, кто был связан с ядерными исследованиями. Гувер подозревал любого, кто отклонялся от самых консервативных взглядов по ядерным вопросам, и ни один человек, работавший в области атомной энергии, не вызывал у него больше подозрений, чем Оппенгеймер.

Однажды под вечер в студеную рождественскую неделю 1945 года Роберт приехал к Исидору Раби в его нью-йоркскую квартиру на Риверсайд-драйв. Друзья наблюдали из окна гостиной закат и плывущие по Гудзону желтые и розовые от лучей заходящего солнца льдины. После этого сидели в сгущающейся темноте, курили трубки и обсуждали угрозу атомной гонки вооружений. Раби потом утверждал, что это он «родил» идею международного контроля, а Оппи ее «продавал». Разумеется, Оппенгеймер обдумывал этот вопрос со времени своих бесед с Бором в Лос-Аламосе. Хотя допустимо, что эта вечерняя беседа побудила Оппи уточнить идею и выработать конкретный план. «Мне пришло в голову, — вспоминал Раби, — что здесь есть два момента: она [бомба] должна находиться под международным контролем, потому что, если она будет находиться под национальным контролем, начнется соперничество; [во-вторых] мы поверили в ядерную энергию, от которой зависело продолжение индустриальной эпохи». Поэтому Раби и Оппенгеймер предлагали создать международный орган с настоящими полномочиями, который контролировал бы и атомную бомбу, и мирное применение атомной энергии. Наказанием для потенциальных нарушителей в случае, если они тайком завладевали ядерным оружием, могло быть принудительное закрытие электростанций.

Четыре недели спустя, в конце января 1946 года, Оппенгеймер воспрянул духом, услышав, что несколькими месяцами раньше между Советским Союзом, Соединенными Штатами Америки и другими странами начались переговоры и было заключено соглашение о создании Комиссии ООН по атомной энергии. В ответ Трумэн назначил специальный комитет для выработки конкретных предложений о международном контроле над ядерными вооружениями. Комитет должен был возглавить Дин Ачесон, прочими членами являлись такие светила американской внешней политики, как заместитель военного министра Джон Дж. Макклой, Ванневар Буш, Джеймс Конант и генерал Лесли Гровс. Ачесон посетовал личному секретарю Герберту Марксу, что ничего не смыслит в атомной энергии, и тот предложил сформировать консультативный совет. Блестящий, общительный молодой юрист Маркс когда-то работал под началом председателя администрации долины Теннесси Дэвида Лилиенталя и теперь предложил привлечь его к разработке толкового плана. Не будучи ученым, Лилиенталь, либерал и сторонник «Нового курса», имел богатый административный опыт работы с сотнями инженеров и технологов. Он умел придать их наметкам солидность. Лилиенталь быстро согласился стать председателем консультативного совета, в который набрали еще четырех человек: президента «Нью-Джерси белл телефон компани» Честера И. Барнарда, вице-президента «Монсанто кемикл компани» доктора Чарльза А. Томаса, вице-президента «Дженерал электрик компани» Гарри А. Уинни и… Оппенгеймера.

Роберт страшно обрадовался назначению. Он наконец дождался возможности заняться решением крупных проблем, связанных с контролем атомной бомбы. Комитет Ачесона и комиссия экспертов начали встречаться без четкого графика, намечая предварительный план действий. Будучи единственным экспертом по физике, Оппенгеймер неизбежно доминировал на обсуждениях и произвел на этих волевых мужчин большое впечатление четкостью мысли и дальновидностью. Он жаждал единодушия и был полон решимости достигать его. Оппи с самого начала очаровал Лилиенталя.

Их первая встреча состоялась в номере Оппенгеймера в отеле «Шорхэм». «Он расхаживал туда-сюда, — писал в своем дневнике Лилиенталь, — произнося невнятное “хы” между фразами и глядя в пол — довольно странная привычка. Очень выразительно… Я ушел со встречи с симпатией и под большим впечатлением от яркого ума Оппенгеймера, но смущенный потоком его слов». Позже, проведя в компании Оппи больше времени, Лилиенталь осыпал его комплиментами: «Стоит прожить жизнь только ради того, чтобы знать, что человечество способно породить такого сына…»

Генерал Гровс не раз наблюдал умение Оппи располагать к себе людей и на этот раз решил, что тот перегибает палку: «Все перед ним преклонялись. Дошло до того, что Лилиенталь мог спросить у Оппи, какой галстук надеть сегодня утром». Джек Макклой тоже поддался чарам. Макклой встречался с Оппи в первые годы войны и считал его человеком широкой культуры, обладателем «тонкого, почти музыкального ума» и интеллектуалом, наделенным «величайшим обаянием».

«Все участники, я думаю, сходились во мнении, — писал потом Ачесон в своих мемуарах, — что наиболее побудительным и творческим умом среди нас обладал Роберт Оппенгеймер. Он относился к исполнению обязанностей конструктивно и с величайшим тактом. Роберт в прошлом бывал неуступчив, резок и подчас педантичен, но с нами таких проблем не возникало».

Ачесон восхищался сообразительностью, четкостью мысли и даже острым языком Оппенгеймера. В начальный период Оппи частенько бывал у Ачесона дома в Джорджтауне. После коктейлей и ужина он занимал место у маленькой доски с мелком в руке и объяснял хозяину дома и Макклою премудрости атома. Чтобы подчеркнуть свои мысли, он рисовал маленькие фигурки из палочек, представлявшие собой электроны, нейтроны и протоны, гонявшиеся друг за другом, но чаще ведущие себя непредсказуемым образом. «Наши недоуменные вопросы, похоже, вызвали у него досаду, — писал потом Ачесон. — Он с некоторым раздражением отложил в сторону мел и воскликнул: “Это безнадежно! Мне кажется, вы действительно поверили, будто нейтроны и электроны — маленькие человечки!”».

К началу марта 1946 года консультативный совет подготовил доклад объемом в 34 000 слов, написанный Оппенгеймером и отредактированный Марксом и Лилиенталем. В середине марта величавый вашингтонский особняк Думбартон-Оукс, украшенный произведениями искусства византийской эпохи, на десять дней стал местом проведения четырех длившихся весь день совещаний. На стенах высотой в три этажа висели величественные гобелены, в углу купалась в солнечных лучах картина Эль Греко «Встреча Марии и Елизаветы». Под стеклянным колпаком стояла византийская скульптура кошки из черного дерева. Ближе к концу дискуссии Ачесон, Оппенгеймер и другие члены совета по очереди зачитывали вслух черновые отрывки доклада. Когда они закончили, Ачесон снял очки для чтения и объявил: «Это — блестящий, глубокий документ».

Оппенгеймер убедил других экспертов пойти на создание отчаянно смелого и исчерпывающего плана. Полумерами, уверял он, не обойтись. Простого запрета атомного оружия было мало при отсутствии у других народов уверенности, что запрет будет соблюдаться. Режима международных инспекций тоже было недостаточно. Чтобы наблюдать хотя