Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

сил пытались отстоять план Ачесона — Лилиенталя, лоббируя его среди бюрократов и в прессе. В ответ Барух пожаловался Ачесону на действия у него за спиной. Все еще надеясь повлиять на Баруха, Ачесон созвал всех на встречу в Блэр-Хаус на Пенсильвания-авеню в пятницу после обеда 17 мая 1946 года.

В то время, как Ачесон пытался сдержать атомного джинна, другие пытались сдержать или опорочить Оппенгеймера. На этой же неделе Дж. Эдгар Гувер потребовал от агентов ФБР усилить слежку за ученым. Не имея ни малейших доказательств, Гувер распустил слух, будто Оппенгеймер собирается перебежать в Советский Союз. Решив, что Оппенгеймер симпатизирует Советам, директор ФБР рассудил, что «он был бы более ценен для них как советник по строительству ядерных предприятий, чем в качестве нерегулярного информатора в Соединенных Штатах». Гувер распорядился «внимательно отслеживать деятельность и контакты Оппенгеймера…».

За неделю до встречи с Барухом Оппенгеймер в телефонном звонке Китти сказал, что это будет «попыткой заблокировать старика [Баруха]. <…> Ситуация не из лучших». И добавил: «Мне от них ничего не нужно. Для меня лучший подход — апеллировать к его совести. В остальном от меня мало толку». Китти предложила мужу хорошенько разобраться в том, чего хочет «старик». Оппи согласился. Услышав, как оператор щелкает ключом, он спросил Китти: «Ты еще на проводе? Интересно, кто нас подслушивает?» «ФБР, мой милый», — ответила Китти. «Это они? ФБР? — переспросил Роберт и пошутил: — В ФБР, видимо, повесили трубку». Китти хихикнула, и они продолжили разговор.

Китти попала в точку. За два дня до этого звонка ФБР организовало прослушивание телефонных разговоров в доме Оппенгеймера (Гувер отправил расшифровку разговора госсекретарю Бирнсу «как материал, возможно, представляющий интерес для вас и президента»). Директор ФБР также отправил агентов следить за Оппенгеймером во время его поездок по стране.

Дошел ли пренебрежительный отзыв Оппенгеймера до Баруха, неизвестно. В любом случае встреча в Блэр-Хаус не увенчалась успехом. Барух и его люди дали четко понять, что не принимают принцип международного имущественного контроля над урановыми рудниками как таковой. А вопрос о «штрафных санкциях» окончательно завел дискуссию в тупик. Почему, вопрошал Барух, не предусмотрено никаких наказаний за нарушение соглашения? Что делать со странами, попавшимися на создании атомного оружия? Барух предлагал накопить отдельный запас ядерного оружия и автоматически применять его против любой страны, нарушившей соглашение. Он называл этот акт «заслуженной карой». Герберт Маркс заметил, что такое положение полностью противоречит духу плана Ачесона — Лилиенталя. Кроме того, указал Маркс, создание атомного оружия заняло бы у страны-изгоя не меньше года, что давало международному сообществу достаточно времени на реагирование. Ачесон попытался вразумить оппонентов: члены совета сами мучились этим вопросом и в итоге решили, что «в случае нарушения договора или демонстрации силы крупной державой, какие бы слова и положения ни содержались в договоре, это означало бы, что международная организация не выполнила своей задачи…».

Барух по-прежнему настаивал, что закон без наказания за его нарушение это не закон. Вопреки мнению большинства ученых, он самолично решил, что Советы не смогут разработать ядерное оружие по меньшей мере еще двадцать лет. Поэтому, рассуждал он, нет никакого смысла так рано отказываться от американской монополии на ядерное оружие. Как следствие, в план, который он собирался представить на рассмотрение ООН, были внесены существенные поправки, скорее даже фундаментальные изменения, если сравнивать его с предложениями Ачесона — Лилиенталя. Советам предлагалось отказаться от права вето в Совете Безопасности ООН в отношении любых действий нового атомного агентства, любая страна, его нарушившая, должна была немедленно подвергнута ядерной бомбардировке, а прежде, чем передавать Советам какие-либо секреты, связанные с мирным использованием атомной энергии, они должны были разрешить инспекцию всех своих урановых запасов.

Ачесон и Макклой бурно протестовали против акцента на штрафных мерах. Такие санкции и тот факт, что Барух явно намеревался сохранить — хотя бы на несколько лет — американскую монополию на атомное оружие, обрекали план на провал. Советы ни за что не пошли бы на такие условия, особенно в то время, когда Соединенные Штаты продолжали производить и испытывать ядерное оружие. Барух предлагал не совместный контроль над ядерной энергией, а ядерный пакт, призванный продлить монополию США. Макклой раздраженно бросил, что абсолютной безопасности не бывает и что предлагать столь жесткие, автоматические меры наказания — «чистой воды высокомерие». На следующий день судья Феликс Франкфуртер написал Макклою: «Мне говорили, что у вас там произошел настоящий бой быков и что господин по другую сторону настолько вас вывел из себя, что вы не на шутку раскипятились».

Если республиканец Джон Макклой был просто зол, то Оппенгеймера гнев ввергнул в депрессию. Когда все закончилось, он написал Лиленталю, что у него «по-прежнему тяжело на сердце». В который раз продемонстрировав политическую прозорливость, Оппенгеймер предсказал — как потом оказалось, точно — дальнейшее течение всего процесса: «Америка будет настроена на то, чтобы тянуть время и не торопить события. Затем доклад 10–2 поступит в [Совет безопасности], и Россия наложит вето на дальнейшие действия. Этот шаг у нас будет воспринят как демонстрация воинственных намерений со стороны России. И это прекрасно укладывается в планы растущего числа людей, желающих столкнуть нашу страну на тропу войны — сначала психологически, потом реально. Исследованиями в стране будут заправлять военные, начнется охота на красных, все профсоюзы, в первую очередь CIO, приравняют к коммунистам, то есть к предателям, и так далее…» Как писал Лиленталь в своем дневнике, Оппенгеймер в своей характерной манере стремительно расхаживал туда-сюда по комнате и произносил свой монолог «душераздирающим тоном».

Оппи сообщил Лилиенталю о своем разговоре в Сан-Франциско с советским ученым, техническим консультантом министра иностранных дел СССР Андрея Громыко, настаивавшим, что предложение Баруха будет означать закрепление ядерной монополии за Америкой. «Американское предложение, — сказал советский ученый, — нацелено на то, чтобы позволить США практически бесконечно сохранять свои бомбы и заводы — тридцать лет, пятьдесят лет, сколько заблагорассудится, — в то время как от России потребуют немедленно передать под контроль Агентства по ядерным разработкам ее уран и, следовательно, способность производить материалы».

Одиннадцатого июня 1946 года ФБР подслушало разговор Оппенгеймера с Лилиенталем о предложениях Баруха ввести «заслуженную кару».

— Они чертовски меня тревожат, — сказал Оппи Лилиенталю.

— Да, скверное дело, — согласился Лилиенталь. — Даже с точки зрения краткосрочного действия они…

— …сведут на нет все удовольствие, — перебил его Оппенгеймер. — Однако они видят это по-другому и никогда не отступят. Они никогда не жили в реальном мире.

— Они живут в