На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

вы напрасно тогда не попробовали поискать приемлемого для вас компромисса.

— Я тебе говорила! — воскликнула Клавдия.

Ее замечание меня ударило и испугало, как измена. И я вспылил:

— Это неправда, Клавдия, что мы не пробовали найти соглашение! Ты не имеешь права забывать, что мы с Тимофеем тогда же предложили сделать попытку договориться не келейно, а перед лицом рабочих. А Благов не пошел на это. Вам, товарищ Викентий, следовало бы понимать и знать, что Благов и не мог бы и не хотел выносить наши разногласия на суд рабочих. Вот и взвесьте, о каком компромиссе вы говорите, — о келейном сговоре за спиной рабочих. О сговоре с теми, кто зовет нас в лагерь приспособляющихся к нынешним палачам революции. Вам это ясно? Или не ясно? Ведь есть только один выбор: либо за старые наши революционные цели, либо против наших старых революционных целей. Мы хотим прийти на легальное совещание по рабочему быту затем, чтобы сказать: «Усиливайте революционную борьбу». А ликвидаторы хотят сказать: «Приспособляйтесь к Столыпину». Ладное единство! Чудный компромисс! Возможен ли паровоз, влекущий поезд сразу в двух противоположных направлениях?

Викентий тихо улыбнулся. Перестал расхаживать по комнате, присел на краешек дивана. Снова выдержал паузу. А потом заговорил очень мягко и с доброй улыбкой:

— Не кричите, Павел, не размахивайте руками… Бросьте этот обличительный тон. Вы же среди друзей, а не среди врагов.

— Нет! Какие же мне друзья те, кто защищает компромиссы с врагами! Нет! Нет! Я сейчас не среди друзей, не среди друзей!

Клавдия заволновалась:

— Павел, что с тобой? Успокойся! Разве и я…

— Да и ты, и ты… Это измена, Клавдия!

— Ты с ума сошел! Ты не слышишь, что говоришь сейчас!

Возможно, я не очень владел собою в эту минуту. Мне казалось, что рушится все сделанное нами с таким трудом, при таких препятствиях… И неужели готовится сдача всех позиций, завоеванных нами с Тимофеем и Ветераном? Для меня эта встреча с Викентием была как тяжелый сон, неотступный, безотвязный, прогнать который и хочешь, и не находишь силы. И без того борьба тяжела, а тут приходит не помощь, а новое препятствие.

Я напряг все силы, чтобы сдержаться, хотя все во мне внутри клокотало. Насколько возможно было спокойнее я сказал:

— Хорошо, Викентий. Ясно. Мы, по-моему, отклонились в споре и, увлекшись, не с того конца начали разговор. Перейдем к фактическому положению. Скажите мне, в качестве кого, с какой целью вы меня позвали и какие у вас полномочия, чтобы производить оценку работы нашего района?

— Отвечу! — живо откликнулся Викентий. — Никаких у меня нет полномочий… пока нет. Дело в том, Павел, что сейчас формируется новый состав временной исполнительной комиссии Московского комитета, идут разговоры, прикидки, намечаются разные кандидатуры. Всплыл вопрос, не направить ли меня к вам в район… Сошлись пока на том, чтобы для начала ввести меня в вашу районную исполнительную тройку и посмотреть, как сработаемся. Кстати, предлагается со мною вместе ввести и Михаила. Таким образом тройка превращается в пятерку. Мне поручили предварительно выяснить, как отнесся бы к этому район, и посоветовали вначале поговорить с вами.

— Я думаю, никто бы из нас в районе не стал отводить вас по личным мотивам. По вашим знаниям вы, конечно, более подготовлены, чем любой из нас. Но какова ваша политическая позиция сейчас? Она не внушает мне доверия.

— Я стою на почве решений последнего пленума. Может быть, вы намерены им не подчиняться? Но тогда будет разговор не о моей, а уже о вашей позиции. И тогда уже потребуются иные меры — и не от нас с вами, а от общегородского руководства.

— Бросьте, товарищ Викентий, угрозы. Поговорим о деле. Вы, конечно, привезли резолюции?

— Нет… я переправлялся через границу в очень тяжелых и рискованных условиях.

— Так. Но вы ведь в курсе… Осведомите хотя бы о самом существенном.

— Резолюции на днях будут здесь.

— Ну, а пока?

— В резолюции признается необходимость восстановления организационного единства партии.

— Как это толковать?

— По-моему, толковать надо так, как я сейчас только что толковал на примере вашего района.

— А разве постановление допускает различные толкования? — спросил я.

— Да, Павел. К сожалению, на другой же день после пленума появились два исключающих друг друга толкования. Ленинцы толкуют так, что это должно быть единство партийных большевиков, признающих сочетание нелегальной и легальной работы, с теми партийными меньшевиками, которые признают старую, нелегальную партию и ее дальнейшее укрепление.

— Вроде нашего меньшевика рабочего Жаркова, — вставил я.

Викентий продолжал:

— А лидеры меньшевиков, которые связаны с ликвидаторами, толкуют так, что это должно быть единство нелегальной партии с легалистами, которые от нее отошли.

— То есть дезертировали из нее и вели и продолжают вести борьбу против нее, вроде Благова, — снова вставил я.

Викентий отозвался обиженно:

— Нельзя ли пока без личностей, Павел? Продолжаю. Те, кто держатся ленинского толкования, те определяют отношение к легалистам так: если легалисты впредь обязуются подчиняться постановлениям партии, то с такими возможно говорить о совместной работе, если отказываются подчиняться, то никак невозможно.

— Ясно. За такое сообщение большое вам спасибо, товарищ Викентий. Все теперь понятно. Есть ленинское толкование и есть антиленинское. Ну, а вы… какого же именно толкования держитесь вы лично?

— Я лично, как и еще кое-кто, думаю, что надо смотреть на дело шире… Следует быть более гибким.

— Точнее — вы против ленинского толкования? — спросил я.

Викентий запротестовал:

— Зачем же против? Не против. Но практические условия так разнообразны… По-моему, надо все предоставить практике, надо принимать во внимание условия и даже личные особенности каждого отдельного работника… Могут быть непредвиденные комбинации.

— Никакого, значит, руководящего принципа, а чистая резина — куда хочешь, туда и гни? Да вы, Викентий, оказывается, самый гнилой примиренец!

Теперь уж не я, а Викентий начал волноваться. Он почувствовал, что слишком рано раскрыл свое примиренчество.

— Слушай, Павел, должны же мы понять и сойтись друг с другом. Я тебе сейчас объясню свою позицию.

Викентий стал «объяснять». Я слушал и старался понять. Но я не понимал. Это было выше моих сил. Говорил он, однако, очень складно, он доказывал преимущества единства вообще и теперь особенно, когда реакция мобилизовала против рабочего движения все силы и все средства полицейского давления, все средства одурачивания, обмана, развращения, все средства ограбления и гнета. По сути он говорил об отвлеченном единстве, не чувствуя, что его доводы повисают в пустом пространстве. Его ужасали расхождения с вожаками разных легальных и нелегальных группок и течений, а то, что за этим расхождением с вожаками растет и крепнет истинно жизненное сплочение