Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

Что же обнаружил «японского» Куга Кацунан в Японии? Прежде всего, не прерывавшуюся в течение 2600 лет императорскую династию. Он обнаружил нынешнего императора, который в отличие от западных монархов даровал конституцию совершенно добровольно, поскольку в Японии отношения между двором и народом характеризуются отсутствием антагонизма. Куга обнаружил и уникальную японскую культуру, источником которой является не народ, как то было на Западе, а императорский дом, ибо именно двор выступал покровителем «церемоний, религии, семейных отношений, политики, сельского хозяйства, торговли и ремесел»[201].

В этом году начал выходить – «Фудзоку гахо» («Иллюстрированный журнал обычаев»). Это был первый в Японии иллюстрированный журнал. К этому времени японцы обучились литографии, и журнал публиковал множество картинок. В основном они были посвящены трем темам: старые традиции Эдо, новые обыкновения Токио, обычаи японской глубинки. Это был первый в Японии журнал, который можно назвать этнографическим. Причем это была этнография не научная, эта этнография предназначалась «для народа». Журнал склеивал воедино разные времена и разные местности. Все вместе это называлось Японией. Знакомясь с ее обитателями, читатели становились японцами. Совершенно не случайно, что первый номер журнала поступил в продажу тоже в феврале. Старое и новое присутствовали в одном и том же месте, в одной и той же стране.

Провозглашение конституции замышлялось как День национального единения и примирения. Недаром 11 февраля были прощены сотни политических преступников, включая покойных Сайго Такамори и Ёсида Сёин. Последние были не только прощены, но и повышены в ранге, их заслуги в борьбе с сёгунатом и их экспансионистские замыслы наконец-то оценили по достоинству. Однако примирение вышло неполным.

Четырнадцать человек задавила толпа. А когда министр просвещения Мори Аринори собирался отправиться во дворец, чтобы принять участие в торжествах, некий человек передал ему через секретаря, что желает немедленно встретиться с министром, чтобы передать важную информацию относительно тех акций, которые собираются предпринять против него студенты вечером. Поскольку у министра просвещения отношения со студентами сложились неважные, он распорядился впустить «доброжелателя». Тот же набросился на Мори с кухонным ножом. Охранник своим мечом снес террористу голову, но было уже поздно. По неведомой причине врач прибыл к министру только через три часа, он скончался на следующий день. Убийца, Нисино Бунтаро, захватил с собой послание, в котором объяснялись мотивы его поступка. Ему «стало известно», что год назад Мори при посещении святилища Исэ не снял перед входом обувь. Мало того: своей тростью он якобы приподнял покрывало, скрывающее священное зеркало, и осквернил его своим взглядом. Нисино отправился в Исэ и «убедился» в том, что люди говорили правду.

Мори Аринори

Одним из тех журналистов, кто нагнетал страсти вокруг Мори Аринори, был Куга. Куга не отрицал многих достижений Запада, но полагал, что достижения японского духа важнее. Он не призывал убить Мори и осудил убийство, но оказалось, что его прежние «разоблачения» министра были истолкованы самым «убийственным» образом.

Вряд ли стоит говорить, что «осквернение святыни» министром оказалось плодом больного воображения, что и доказало правительственное расследование. Однако Мори слыл «западником», раньше он увлекался христианством. Но теперь это переставало быть «модным». Для понимания царившей тогда атмосферы показательно, что самые невероятные слухи находили благодарных слушателей, для которых могила Нисино превратилась в место паломничества. Некоторые газеты восхищались его мужеством. Несмотря на обещанную конституцией «свободу печати», их издание приостановили. Иностранцы удивлялись: они не могли поверить, что «безобидный» синтоизм может порождать религиозных фанатиков[202]. Они не знали, сколько их появится в будущем.

По иронии судьбы, «осквернителя святынь» Мори похоронили согласно синтоистским ритуалам. Так власть давала понять, что не нашла в его жизни ничего такого, что противоречило бы заветам религии предков.

Терроризм процветал и на Западе, но в отличие от европейских стран, где в подготовке терактов обычно принимали участие целые группы и организации, японский терроризм того времени все больше становился делом одиночек, что крайне затрудняло заблаговременное выявление потенциальных преступников. Полицейских агентов было попросту некуда засылать.

Адати Гинко. Скелет, принимающий текст конституции

Зато с пересмешниками справиться было проще. Юморист Миятакэ Гайкоцу 28 февраля напечатал в своем журнале «Тонти кёкай дзасси» памфлет с издевательским текстом, пародировавшим некоторые статьи конституции, а Адати Гинко сопроводил текст рисунком, который изобразил императора в виде скелета. Их привлекли к суду за «оскорбление трона». Миятакэ получил три года и восемь месяцев тюрьмы, а Адати – год. Японская конституция совершенно не предполагала разнообразия мнений. Накаэ Тёмин назвал людей, которые праздновали принятие конституции «одураченными безумцами», но их были миллионы, а число вменяемых исчислялось единицами. Даже его верный ученик Котоку Сюсуй пришел в восторг при известии об убийстве министра образования.

Практически одновременно с выходом журнала газета «Токё симбун» напечатала статью, в которой говорилось: для получения диплома православной школы от ее выпускников требуется попрать ногами портрет японского императора. Нужно ли говорить, что это было ложью – отец Николай свято уважал местные политические установления и регулярно молился за здоровье Мэйдзи. Редакция принесла извинения, в тюрьму никого не посадили[203].

Конституция именовалась «императорской». Музей в Уэно, находившийся в ведении Министерства двора, в мае тоже стал называться императорским. Одновременно было принято решение основать императорские музеи в Нара и Киото. Все они принадлежали императорской семье. Основу экспозиции этих музеев составляли выдающиеся произведения японского искусства. Открыто прокламируемой целью императорских музеев было приближение к нынешним японцам накопленного предками эстетического богатства, внушение иностранцам уважения к японской культуре. Иными словами, задачей музеев была не столько консервация прошлого, сколько создание новых ценностей.