Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - Николас Старгардт

В день Рождества Фриц Пробст вновь писал жене, напоминая о том, что, невзирая на тяготы жизни дома, там по меньшей мере есть «теплая гостиная, рождественская елка и семья рядом». За все это, продолжал он, «можно только благодарить нашего любимого фюрера. Все так и останется, затем мы и держимся здесь». Вильгельму Мольденхауеру сочельник преподнес невиданный сюрприз: два мешка почты, в том числе пять писем от жены и небольшая посылочка с ливерной колбасой, консервированной вишней и батареей для карманного фонарика. В землянке теперь помещались девять солдат, однако они расширили ее и принесли для удобства автомобильные сиденья, повесили коврик и вырезанные из газет фотографии красоток, а бутылка в старом камуфляже и серебряной фольге служила елкой. Папиросная бумага пошла на украшение в качестве игрушек. Дополнительный паек хлеба и настоящий кофе невероятно вдохновили заеденных вшами солдат, и они принялись распевать рождественские песни. 30 декабря Мольденхауер цитировал слова из шлягера Лале Андерсен: «Декабрю вслед придет ясный май. Храни надежду в сердце и веры не теряй». Через пять дней, 4 января 1943 г., под свист бомб и грохот орудий мощной артподготовки с западного направления Мольденхауер, по-прежнему не теряя оптимизма, писал: «Благодаря нашему доброму руководству мы можем быть уверенными. Хочется верить, что крупное наступление русских обернется огромным успехом для нас. Я не просто надеюсь на это, а совершенно убежден в том, что все так и будет». Это его письмо стало последним[690].

Брат Урсулы фон Кардорфф в письме к ней от 23 января вспоминал отрывок из Генриха фон Клейста, «где изображен прусский гусар 1806 г. как образец солдатской доблести, сохраняющий блеск, несмотря на то что все предприятие провалилось». «Я хочу, – продолжал 23-летний солдат, – пожертвовать все силы и сделать все возможное для того, чтобы быть таким же, не спрашивая, каким будет возможный исход». К тому моменту когда письмо дошло до Урсулы в Берлине, его часть удостоилась упоминания в сводках с фронтов, и «мы знаем, что это значит», замечала Кардорфф. Молодая женщина задавалась вопросом о поиске духовного прибежища: где оно – «в Бахе? Гёльдерлине? Клейсте?» – после чего приходила к выводу: надо выстоять в своей битве, «без иллюзий и сохраняя верность долгу. Изо всех сил»[691].

А Красная армия продолжала наступление, тесня и отбрасывая немцев и венгров обратно к Дону. 25 января советские войска отбили Воронеж, захваченный немцами в начале июля на старте операции «Блау». В процессе отступления в западном направлении от города лейтенант Ойген Альтрогге получил ранение в правую руку. Месяцем ранее он написал Гансу Альбрингу о последних рисунках: на одном смерть обнимала за плечи больного солдата. Позднее один унтер-офицер написал семье Альтрогге, что после ранения Ойгена эвакуировали в главную медсанчасть, а потом дальше на запад на самолете, но, наверное, на деле не все обстояло именно так. В хаосе зимнего отступления имя Ойгена Альтрогге пополнило быстро растущие списки военнослужащих, пропавших без вести во время боевых действий[692].

Поток информации о Сталинграде на внутренний фронт сокращался, превращаясь в тоненький ручеек по мере того, как все туже сжималось кольцо советского окружения. 10 января 1943 г. вермахт упоминал только о «рейдах местного значения». Четверо суток спустя тон дикторов, зачитывавших более чем скупые сводки с мест боев, сменился на довольно тревожный: аудитория внимала сообщениям о «героической жестокой битве в районе Сталинграда». СД тотчас отследила новую волну тревоги у населения, и Геббельс лично написал в Das Reich статью «Тотальная война», превознося героизм и самопожертвование 6-й армии, которая связала боями советские войска и защитила германскую группировку на Кавказе. Изменения в пропаганде имели под собой вескую почву. Осознавая неизбежность поражения, Геббельс убедил Гитлера позволить подготовить общественное мнение к «героической саге», как он высказался[693].

В субботу, 30 января 1943 г., наступала 10-я годовщина правления режима. Высказываться по этому торжественному поводу поручили Герману Герингу, чья речь, посвященная Празднику урожая в предыдущем октябре, произвела столь благоприятное впечатление на массы. Предназначенную к трансляции в прямом эфире всеми гражданскими и военными радиостанциями, ее собирались начать в 11 утра в зале с аудиторией из военных. Однако вещание пришлось задержать из-за первого дневного рейда британских ВВС – шести бомбардировщиков «Москито», появившихся в небе над Берлином. Когда Геринг наконец заговорил, получилась панихида по 6-й армии под Сталинградом. Ее солдатам, по его словам, предстояло стать в один ряд с героями прошлого Германии, от древних нибелунгов и остготов до сражавшихся под Лангемарком в 1914 г. студентов-добровольцев, но этого мало – 6-ю армию сравнивали с царем Леонидом и 300 спартанцами, принявшими бой в «узком перевале» при Фермопилах перед лицом персидских орд. «Даже и через тысячу лет каждый немец будет говорить об этой битве с религиозным благоговением и почтением и знать: несмотря ни на что, там решалась победа Германии», – заявил Геринг. В его речи масштабы героизма 6-й армии не уступали по размаху деяниям спартанцев «две с половиной тысячи лет назад»: «И тогда тоже яростный напор орд прорвал заслон нордических мужей»[694].

Речь Геринга представляла собой высший образец пафоса националистского культа героической смерти – традиции, унаследованной, но не изобретенной нацистами. Фермопильское сражение нашло сильнейший отклик в душах образованных немцев, прозвучав у Фридриха Шиллера и у солдата и поэта «войны за освобождение» против Наполеона Теодора Кёрнера. Воззвание рейхсмаршала: «В будущем станут говорить так: когда вернешься домой в Германию, скажи, что видел нас лежащими под Сталинградом, как велел нам закон ради безопасности нашего народа» – намеренно почти как две капли воды походило на изложенную Шиллером классическую эпитафию Симонида, литературное сердце фермопильского мифа: «Странник, весть отнеси всем гражданам Лакедомона: честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим». Гёльдерлин и Ницше считали немцев потомками древних греков. А теперь Геринг одним махом записал спартанцев в представителей нордической расы[695].