Ленин в 1917 году - Сергей Кремлев

И обе эти печально известные внутрироссийские бойни сразу же побледнели перед бойней империалистической войны, на которую привела Россию идиотская антинациональная политика царя, залезшего во внешние долги, подавляя революцию 1905–1907 годов…

Так имел Ленин право бороться против всего этого?

Любыми средствами?

ПОСЛЕ свержения царя российская буржуазия вела себя так же нагло, тупо, жадно, как и при царе… Очерки Джека Лондона о «низах» британской столицы — не одни эти очерки, конечно, но и они тоже — вынудили правящие «верхи» Британии усилить социальные программы. Британская элита мыслила здраво: лучше отдать немного, чем рисковать тем, что отберут всё.

Российские «верхи» в этом смысле социальным умом не отличались никогда — ни до Февраля 1917 года, ни после Февраля 1917 года и уж тем более после Октября 1917 года.

Нынешние наследники российской буржуазии повели себя, к слову, после Августа 1991 года так же тупо и жадно, и наглые провокационные барские заявления Никиты Михалкова лишнее тому подтверждение.

Что же до социальных предков этого «Никиты», то они после свержения самодержавия не снижали, а лишь повышали уровень социального противостояния, и удивляться здесь нечему — классовые манеры у имущих слоёв России какими были при царизме, такими и остались после его падения.

Скажем — когда пролилась первая массовая кровь внутри России после Февраля 1917 года? Ответ известен — во время расстрела июльской демонстрации 1917 года буржуазным Временным правительством. Не царским, а буржуазным, но таким же, как царское, враждебным народу…

И ведь готовились заранее — не только пулемётчиков на чердаки посадили, но и фоторепортёров, чтобы сделать знаменитые фотографии расстреливаемой толпы: проспект, усеянный упавшими и бегущими людьми. Большевик Бонч-Бруевич заранее предупредил эсеров накануне открытия Учредительного собрания: сначала будем уговаривать, потом расстреливать. Эсер же Керенский начал стрелять в большевиков без предупреждения…

А саботаж чиновников после Октября 1917 года?

А забастовка банкиров, вознамерившихся финансово удушить Октябрь?

А Гражданская война, которая не стала бы возможной без её организации и поддержки имущими?

Да, революция была характерна многими ужасами… Но не ужасы ли прошлого породили ужасы революции?

И не тупость ли образованных слоёв порождала эти ужасы?

Отвечая нынешним «обвинителям» революции — отвечая за десятилетия до их подлых обвинений, Александр Блок писал:

«Что же вы думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своём пути? Что народ — паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так «бескровно» и «безболезненно» и разрешится вековая распря между «чёрной» и «белой» костью, между «образованными» и «необразованными», между интеллигенцией и народом?»

(Блок А. Собрание сочинений в 6 томах. Л.: Худож. лит., 1980–1983, т. 4, с. 235.)

Это было сказано не Лениным, но это же мог бы сказать и Ленин, поскольку он смотрел на дело так же и не мог смотреть иначе, будучи, как и Блок, подлинным гуманистом!

Гуманистом в точном значении этого понятия.

А В ЗАВЕРШЕНИЕ главы и всей книги вернусь ещё раз к мысли о том, кто несёт историческую ответственность за эксцессы, за «ужасы» революции — большевики или царизм?

В главе «Страшное в революции» из воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича психологической кульминацией описываемого можно считать рассказ Владимира Дмитриевича о том, как в начале 1918 года у него, после расследования с помощью знаменитого матроса Железнякова некого инцидента, зашёл разговор с матросами-анархистами об анархизме и социализме…

Матросы, узнав о том, что «Бонч» лично знаком с князем-анархистом Кропоткиным, слушали с живостью, однако «в теориях были не крепки», и Владимир Дмитриевич разговор с ребятами свернул, «дабы им было не обидно».

«В сущности, — констатировал Бонч-Бруевич, — анархизма у них никакого не было, а было стихийное бунтарство, ухарство, озорство, и как реакция на военно-морскую муштру — неуёмное отрицание всякого порядка, всякой дисциплины…»

(Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М.: Наука, 1969, с. 182.)

Но кто, спрашивается, третировал матросов в царском флоте — эмиссары Ленина или императорские офицеры?

Бывший гардемарин, советский писатель Леонид Соболев хорошо описал царские флотские порядки в своём «Капитальном ремонте», а бывший флотский кондукто́р, советский писатель Новиков-Прибой описал их в своём «Капитане первого ранга». Очень рекомендую обе книги для прочтения — и написаны отлично, и исторически достоверны…

Впрочем, это не всё!

Вот какую сцену вспоминал Бонч-Бруевич дальше:

«Тут же сидел полупьяный старший брат Железнякова, гражданский матрос Волжского пароходства, выдававший себя за матроса с корабля «Республика», носивший какой-то фантастический полуматросский, полуштатский костюм с брюками и высокие сапоги бутылками, — сидел здесь и чертил в воздухе пальцем большие кресты, повторяя одно слово: «Сме-е-е-рть!» — и опять крест в воздухе: «Сме-е-е-рть!» — и опять крест в воздухе: «Сме-е-е-рть!» — и так без конца».

(Там же, с. 182.)

Поэт Демьян Бедный, который увязался из Смольного за Бонч-Бруевичем «посмотреть матросню», сидел, «искоса смотрел на Железнякова-старшего и от волнения ел масло без хлеба, стоявшее на тарелке…»

Эта сцена глубоко символична, а судьбы братьев Железняковых в ленинской революции оказались «знаковыми»!

Спору нет — сцена, описанная Бонч-Бруевичем, ужасна. Собственно, она и взята из главы воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича, названной, напоминаю, «Страшное в революции». Но что было и кто был первопричиной ужаса этой сцены и других подобных сцен в послереволюционной стране?

Оба брата Железняковых родились в старой России, младший — в 1895 году. В старой России братья росли и выросли, то есть обоих воспитывал и формировал царский строй Николая II, но…

Но младший брат, 22-летний Анатолий, поверил Ленину, стал большевиком, в феврале 1918 года ушёл на фронт, командовал Дунайской военно-транспортной флотилией, Еланским полком в дивизии Киквидзе, бронепоездом и в июле 1919 года в боях под Верховцево погиб, оставшись в памяти народа ярким героем. О нём сложена прекрасная песня: «В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном — курган…»

Анатолий Железняков, пошедший за Лениным, не умножал ужасы революции, он их старался не допустить — вспомним его поведение перед толпой в день открытия Учредительного собрания. А старший Железняков, с душой, изуродованной царизмом, за Лениным не пошёл. И утонул в разгуле, в анархии, умножая ужасы революции. Он бесследно сгинул, памяти о себе не оставив (если не ошибаюсь, он то ли закончил у Махно, то ли попросту был расстрелян)…