Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская

Августина подошла, одним движением сорвала одеяло, тем самым заставив девочку сжаться в комок, будто ожидая удара. Накрыла мятой простыней и поверх бросила одеяло. В миг, когда Августина оказалась в коридоре, заиграли побудку.

Через минуту замок зашумел, забродил, пришел в движение. Августина прошла к своим малышам, и начался обычный рабочий день. После завтрака, как она и ожидала, ее позвали в библиотеку. Там уже собрались Нюра, Славик, Тамара Павловна и нянечка с ведром.

— Вот и Августина Тихоновна видела, — горячо убеждала Нюра начальницу. — Простыня была со штампом. Лежала здесь.

Заведующая уставилась на Августину:

— Видели?

— Видела. Но насчет штампа не уверена. Не обратила внимания. А где она?

— Вот именно, где? — усмехнулась начальница. — Мы думали, вы в курсе — где?

— Я сразу ушла своих поднимать, — пожала плечами Августина.

— А вы? — Начальница перевела взгляд на нянечку.

— А мне делов больше нету? Мне указаний не было за простынями смотреть. Я учительскую мыла.

— Ясно, — подытожила начальница. — Идите работайте, коллеги.

Уходя, Ася спиной чувствовала пристальный взгляд начальницы.

По разнарядке, полученной накануне, Августина должна была вести свой отряд на уборку гороха. Построила, повела. Шли резво, поскольку задание было «вкусное». Приведя на поле, она прочла лекцию о вреде немытых овощей и обещала строго наказать нарушителей.

— А если помыть негде, — заныл кто-то из мальчиков. — Гороху-то охота…

— Я обещаю вам, что найдем где помыть и попробуем в общий перерыв.

Женщина-бригадир из колхоза показала участок, раздала короба.

Отряд вздохнул и принялся за работу.

Мимо них тянулись старшие воспитанники с тяпками за плечами — на прополку картофеля. Вел физкультурник. Августина остановила его:

— Можно я у вас в помощь девочку попрошу, Федор Николаевич?

— Да хоть двух! — с готовностью разулыбался физрук. — Выбирайте.

— Коммунарову Варю, если не возражаете.

— Варвара! Остаешься помогать Августине Тихоновне! Отряд! Вперед шагом марш!

Детдомовцы попылили дальше по дороге, оставив на обочине одну девочку.

Варя молчала, не глядя на воспитательницу.

— Ты, Варя, поможешь мне воды принести? А то я боюсь, они грязного гороха наедятся.

— А где здесь вода-то? — не поднимая глаз, буркнула Варя.

— Я знаю места.

Августина что-то сказала колхозной бригадирше, та кивнула и осталась с детьми. Августина направилась через овражек к лесу, где был когда-то колодчик — со срубом и берестяным ковшиком. С собой у нее была небольшая фляга и глиняная крынка. Варя молча следовала за женщиной.

Колодчик оказался на месте, и даже ковшик сохранился. Не все про него знали.

Вода в колодце была чистая и холодная. Воспитательница набрала флягу, напилась сама и дала девочке.

Варя выглядела настороженной. Она то и дело вопросительно взглядывала на Августину, а потом не выдержала:

— Ну, чего позвали? Говорите уж.

Ася передала ей крынку, сама взяла флягу. Пошли назад.

— Скажи мне, Варя, зачем ты взялась в привидения играть? Только честно.

— А вам-то что?

— Если спрашиваю, значит, есть что. Ты мне интересна.

— Врете вы все. Никому я не интересна.

— Не вру.

Варя посмотрела на нее пристально. Поправила крынку.

— Чем это я вам могу быть интересна?

— Ты мне напоминаешь одного очень близкого мне человека. Даже двух.

— Кого это я вам могу напоминать?

— Ты ответишь на мой вопрос, я отвечу на твой.

— Ну хорошо. Я пугаю их, потому что они трусы.

— Кто? — растерялась Августина.

— Пионеры. Пятый отряд.

— Так. Ты пугаешь конкретно пятый отряд. Как я сразу не догадалась…

Августина поставила флягу на землю. Они уже почти пришли — сквозь пропись молодых берез было видно поле и мальчиков, потихоньку набивающих карманы горохом.

— Ты разве сама не была пионеркой, Варя?

— Была! — Крынку поставила на землю, едва не разбила. — Была! Только меня исключили! Ведь в пионеры принимают только хороших! Смелых! Решительных! Правильных! А я — дочь врага народа. Пока моя мать была в коммуне, я была достойна звания пионерки. А когда коммуну закрыли, я стала недостойна. — Варя повернулась к ней и посмотрела сузившимися от боли и обиды глазами: — А я не изменилась! Я осталась, какая была, понимаете? За что меня исключили? За что?!

Ася не знала, что сказать. Она вообще не должна была затевать этот разговор. Она не предполагала, какие раны вскроет. Или — предполагала?

— Это неправильно. Понимаете? Здесь, в детдоме, один пионерский отряд. И в него выбирают лучших. А разве они лучшие? Да пускай они сопли прежде научатся утирать! А то в любые сказки верят.

— Ну тебе уже и по возрасту в пионеры поздно. Нашла о чем горевать, — как могла, утешила Августина.

— Поздно… Меня и в комсомол не примут. Меня теперь никуда не примут! Понимаете? У меня биография… неподходящая.

Августина покачала головой:

— Не понимаю. Разве это так уж важно — быть в организации? Человек неповторим. Он сам по себе ценность. Тебе непременно надо ходить строем и разговаривать лозунгами? Никогда этого не понимала…

Сказала и тут же подумала: «Что я говорю! Зачем я ей это говорю?»

— Вы не понимаете. Сразу видно, вы — дама. Дореволюционная вы, Августина Тихоновна.

— А разве так уж плохо — быть дамой? Не ходить строем, не подчиняться приказам, думать своей головой?

— Какая-то вы странная. Говорят, вы в Гражданской войне участвовали…

— Было. Ну и что?

— Вы за советскую власть кровь проливали, а не поняли, что красный флаг, и пионерский галстук, и клятва, и «Интернационал», это… это…

У девочки на глаза вылезли слезы. Она не могла говорить. Она глубоко вздохнула, усилием воли заставила голос скрыть дрожь и продолжала:

— Только в комсомоле можно со всеми в едином порыве, понимаете? Можно жить по-настоящему, строить коммунизм. А теперь я — на обочине. Я как Чернушка-беспризорник, который карманником в Ярославле был. Только ему в комсомол и не надо. А я по-другому жизни своей не представляю. Я в коммуне родилась, нас называли — дети революции. Считалось, что у нас в коммуне настоящий коммунизм. И в один момент все кончилось.

— Ничего не кончилось, — механически возразила Августина. Она была поражена. Она ожидала чего угодно, но не этого. Тоски о матери — да. Но слез по утраченной пионерии? Ей нужно было собраться с мыслями. Она поняла, что не готова к разговору с Варей.