Неучтённый фактор - Олег Георгиевич Маркеев

оплывали, как восковая маска от огня.

Преторианцы

Сердце ухнуло вниз, звон в ушах сменился тишиной.

Скворцов, борясь с надвигающимся оцепенением, отчаянно сжал стакан. Вода в нём дрожала мелкой зыбью. Почему-то от неё вдруг пахнуло затхлым болотом, хотя он знал, нет чище в Москве воды, чем эта.

Он прислушался к себе. Тело жило собственной жизнью. Кто-то влез в него, как в чужой костюм. Он был ловким и уверенным в себе. Он приказал, и рука Скворцова поплыла вниз, стакан тихо тренькнул о бок графина.

Его повернули и толкнули к сейфу. Скворцов отчаянно борясь с жаркой волной безумия, прижался лбом к холодному металлу. Рука сама нырнула в карман и достала связку ключей. Он попытался сопротивляться чужой воле, она тут же отступила. Он было обрадовался, но в сознание ворвался рой видений, закружил, застилая глаза…

Сердце забилось, словно по нему замолотили острыми палочками. Всплыло, разрослось и ожило видение: тонкий профиль Аси, а рядом белёсый дряблый живот, белые спортивные шорты, сбитые к коленям, блаженная и одновременно глумливая улыбка на рябоватом лице. Лицо до боли, до кровавых кругов перед глазами знакомо.

Рубцов шулерским неуловимым движением смахнул фотографии со стола. Встал рядом, заглянул в глаза.

— Держись, парень. Забудь. Её не было. Фотографий не было. Забудь, вырви из сердца, не ищи её. Себе дороже. Кобеля нашего знаешь. Забудь!

— Когда снимали? — простонал Скворцов.

— Сегодня. Главное, жива. Видал, в теннис играет. Всё у неё лучше всех.

Скворцов царапнул по гладкому холодному металлу ногтями. Хотелось выть, перебить всё, что подвернётся под руку. Этот чужой в нём был спокоен. Он наблюдал за ним, ждал, когда уляжется волна отчаянья. Скворцов почувствовал, что он не чужой, он друг. Всепонимающий и молчаливый, каким и должен быть друг.

«Что мне делать? Как жить?» — спросил он его.

Вместо ответа тот рукой Скворцова вставил ключ в скважину и отпер стальную дверцу.

Скворцов слабо улыбнулся и вытер жгучую испарину. Это был его последний самостоятельный жест. Дальше он двигался, полностью доверившись тому, кто поселился внутри него…

* * *

Ночной дежурный по приёмной кивнул вошедшему Скворцову.

— Не спишь, бедолага! — Это была дежурная шутка.

Только сейчас Скворцов понял её подлый двойной смысл. За неделю до исчезновения Ланы его зарядили на ночные дежурства по комнате связи.

«Суки! Отмечали годовщину воцарения Первого. Велели привести «боевых подруг». Лана не жена, но я, дурак, потащил. Как же, Кремль, блядь! Первый припёрся выпить стакашку с особо приближённым офицерьём. Наверно, тогда, собака, глаз положил! А этот знает?»

— Воскобойников, что ты вечно улыбаешься?

— Скворец, не задавай глупых вопросов. Ещё Пётр Первый наставлял, что подчинённый должен иметь вид бравый и туповатый, чтобы умом своим начальство в смущение не вводить. У тебя точно что-то срочное, а то у него Филатов сидит. Матюгаются второй час.

— Срочный пакет из ЦУПа. Лично в руки.

Опять багровая волна хлынула к глазам. Скворцов скрипнул зубами.

Войскобойников понял это по-своему, согнал с лица сладкую улыбочку, нажал кнопку селектора.

— К вам офицер связи, господин президент.

В селекторе зашуршало, голос Первого, усиленный динамиком, больно резанул слух.

Скворцов покачнулся от резкой боли в сердце и не расслышал его слов.

Воскобойников, крякнув, встал, обошёл стол и привычным движением потянул на себя тяжёлую дверь.

* * *

Филатов задохнулся от возмущения.

— А почему я это последним узнаю, как рогатый муж?

— Значит, плохо работаешь! Три года подряд действует программа, а ты — ни уха, ни рыла. Выходит, у Старостина безопасность лучше работает, чем твои стукачи.

— Погоди, погоди… Так это не его инициатива?

— Повторяю для тупых — это государственная программа. Проведённая в интересах государства на базе Движения. — Первый тяжко вздохнул — Ну не брать же мне на себя ответственность за то, что мы населению психотропные вещества скармливали.

— Водки вам уже мало?

— Блин, да я тебе уже сказал: психотропные вещества повышают внушаемость! Чтоб ты знал, в Рейхе их немцам подмешивали с сорокового года. Думаешь, они такие тупые и исполнительные были, потому что Геббельса слушали? Фиг там! Одного Геббельса мало, когда Берлин англичане бомбят каждый день. А бомбили их, между прочим с сорокового года. Какой там, нафиг «поход на Восток» в таких условиях. Однако верили. И верили, блин, даже когда наши по Рейхстагу из гаубиц долбили!

— Значит, вот откуда у нас всенародная любовь!

— А ты думал!

Филатов посмотрел на документы, рассыпанные по столу.

— Если я правильно понял, ордера на арест Старостинских соколов ты утверждаешь?

— Повесим всех собак на Карнаухова. И то, если всплывёт дермецо. А чтобы не всплыло, ты, давай-ка, займись этим вопросом. Возьми на личный контроль.

— Поставки наркотиков в страну или их добавление в жратву?

Филатов оглянулся на открывшуюся дверь.

* * *

Воскобойников вернулся к столу. Нажал кнопку, спрятанную под медной бляшкой ручки верхнего ящика. Щёлкнула пружина, и выехало потайное отделение ящика. Он поборол соблазн сразу же взять в руки то, что уютно лежало на чёрном сукне.

Развернул кресло, освобождая проход к дверям. Оставалось несколько мгновений, ещё можно было проиграть в уме каждое движение.

* * *

Скворцов смотрел на крупные оспины на лице Первого. Зрение так обострилось, что он даже заметил два непробритых волоска, торчащие на подбородке.

— Тварь! — выдохнул он, вложив в слово всю накипевшую ярость.

— А? — Первый недоумённо поднял на него глаза.

* * *

Когда грохнул третий выстрел, Воскобойников уже был в тамбуре, ногой распахивая дверь.

Скворцова увидел сразу. Тот стоял вполоборота к длинному столу. Триколор за президентским креслом был заляпан красно-жёлтым месивом. Самого Первого он разглядел, только когда нырнул вправо и встал на колено. Рубашку Первого залило красным, лица практически не было.

«Порядок», — подумал Воскобойников, беря на мушку Скворцова.

— Стой! Бросай оружие!