Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Но даже если в решении Гитлера развязать общеевропейскую войну содержалась определенная «безумная логика», оно все равно было сопряжено с колоссальным риском. Пакт с Советским Союзом представлял собой акт вдохновенного оппортунизма. Но он же служил показателем отчаянного положения, в котором находилась Германия. Пакт свидетельствовал об отказе не только от стратегических принципов, прописанных в Mein Kampf, но и от новой антизападной стратегии постмюнхенского периода. Пакт Молотова – Риббентропа, изменив соотношение сил в Европе в пользу Германии, в то же время уничтожил всякие шансы на соглашение с Японией. Сразу же после получения известия о пакте прогерманский кабинет в Токио подал в отставку. Власть оказалась в руках у «армейской», поглощенной тем, чтобы не пустить Советский Союз в Маньчжурию. В то же время Муссолини ясно дал понять, что он не в состоянии присоединиться к Германии, если она слишком рано начнет войну против западных держав[992]. В свою очередь, британцы могли вздохнуть с огромным облегчением, зная, что в обозримом будущем им не придется столкнуться с тройной угрозой со стороны германского, итальянского и японского флотов. Да и Советский Союз заключил сделку не из-за какого-либо особого дружелюбия по отношению к Третьему рейху. Сталин покупал время, предполагая, что Германия вскоре увязнет в продолжительной и кровавой войне с Великобританией и Францией[993]. Если вынести за скобки вероятность эпохального поражения, лишь Советский Союз и США могли выиграть от изнеможения «старых» западноевропейских держав. В конце концов, это была главная причина, по которой французские и британские политики были готовы так далеко зайти в своей политике умиротворения Германии. Великобритания и Франция шли на это не потому, что ожидали поражения от рук вермахта, а потому что, по словам правого французского премьер-министра Даладье, еще одна европейская война приведет к «полному уничтожению европейской цивилизации» и создаст вакуум, который смогут заполнить лишь «казацко-монгольские орды» и их «культура» советского коммунизма[994]. На менее апокалиптическом языке эту же логику удачно воспроизвел один из дипломатических представителей «монгольских орд» в Лондоне. Этот советский дипломат заметил, что по логике обычной бухгалтерии потери Королевских ВВС следует записывать в один столбец, а потери люфтваффе – в другой. Но Советский Союз «зачисляет то и другое в один столбец и выводит сумму»[995].

Правда заключалась в том, что в конце лета и осенью 1939 г. никто в Европе (возможно, за исключением Гитлера), не мог предвидеть удивительных событий, которые произойдут в ближайшие месяцы. В Париже и Лондоне царил сдержанный оптимизм. Безусловно, никто не предполагал скорой германской победы[996]. Хотя германские армия и ВВС в сентябре 1939 г. были готовы к войне, вермахт не обладал подавляющим материальным превосходством над своими противниками. С точки зрения традиционного стратегического мышления немецкие перспективы выглядели очень неважно. «Рациональный» выбор явно состоял в том, чтобы отложить войну с Польшей и, помимо всего прочего, дождаться, когда в Центральной и Восточной Европе в полной мере дадут о себе знать последствия пакта Молотова – Риббентропа. Почему же Гитлер так лихорадочно стремился к войне? Почему он пошел на этот риск?[997] Реалии гонки вооружений и необходимость использовать дипломатические возможности лишь отчасти объясняют его действия. В конце концов аргументация, ссылающаяся на «окно возможностей», приводит нас к вопросу о том, почему Гитлер стал считать войну с западными державами настолько неизбежной, что имело смысл начать ее скорее «раньше», чем «позже».

На этом этапе аргументации мы должны обратиться к роли идеологии. Это может показаться странной идеей в свете того факта, что Гитлер в сентябре 1939 г. развязал войну против Британской империи в союзе с СССР, в то время как в Mein Kampf он призывал к совершенно противоположному. Но подобное противопоставление реальности и идеологии – подход слишком грубый. На самом деле краеугольным камнем гитлеровской идеологии был вовсе не стратегический план, раскрытый в Mein Kampf. В действительности ее ключевая мысль сводилась к неизбежности столкновения рас. В более общем смысле Гитлер всегда имел это в виду. Но начиная с 1938 г. эта апокалиптическая идея, которой мотивировалось руководство Третьего рейха, вышла на первый план. Говоря более конкретно, Гитлер смотрел на складывавшуюся антигерманскую коалицию западных держав сквозь призму антисемитизма. После «Хрустальной ночи» именно президент Рузвельт все чаще позиционировал себя в качестве самого открытого противника Третьего рейха, исходя при этом из откровенно идеологических соображений. Как мы уже видели, Третий рейх отвечал ему тем же. Для таких традиционно мыслящих стратегов, как Людвиг Бек или генерал Томас, сближение Великобритании, Франции и США ни в коем случае не было удивительным. В свете истории Первой мировой войны трансатлантический альянс выглядел естественным противовесом немецкой гегемонии в Европе. Напротив, Гитлеру этот альянс казался в высшей степени нелогичным. В частности, он противоречил его глубокому убеждению, четко изложенному в его «Второй книге» – что британские и американские интересы в принципе противоречат друг другу[998]. Соответственно, становление англо-американского альянса объяснялось злобными происками мирового еврейства, олицетворением которого и служил его «ставленник» Рузвельт[999]. Хотя Гитлер почти никогда не упоминал США в контексте стратегических дискуссий с военным руководством в мае и августе 1939 г., на протяжении того же периода наблюдалась резкая эскалация антисемитской риторики и пропаганды, недвусмысленно направленной против США. И ключевой темой этого антисемитизма служила мнимая роль Рузвельта и американского еврейства в разжигании войны, выражавшаяся в обещании поставок оружия и дипломатической поддержке, оказываемой Великобритании, Франции и Польше. Реальной силой, руководившей сплачиванием антигерманских сил, объявлялся крючконосый Бернард Барух с немецких карикатур, организатор американского военного производства во время Первой мировой войны и архетипичный представитель разжигающих войну еврейских кругов с Уолл-стрит. А президент Рузвельт, выступавший от имени международного еврейства, склонял британцев и поляков к упрямому сопротивлению и призывал к войне[1000]. Именно администрация Рузвельта изо всех сил старалась изгнать Германию с жизненно важных экспортных рынков. И именно объемы и сроки поставок американского оружия в Великобританию и Францию определяли баланс сил в Европе[1001].