Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Если в его заявлениях, сделанных до сентября 1939 г., военно-промышленная логика ускорения присутствовала не слишком явно, то теперь она дала о себе знать во всей очевидности. 27 сентября Гитлер в разговоре с Браухичем и его начальником штаба Францем Гальдером заметил: «,Время“ будет работать в общем против нас, если мы его сейчас же полностью не используем. Экономический потенциал противной стороны сильнее. Противник в состоянии закупать и перевозить»[1014]. Последняя фраза явно указывала на неминуемый пересмотр американских законов о нейтралитете и использование колоссальных промышленных мощностей Америки для снабжения британцев и французов оружием. Эту стратегическую оценку Гитлер повторил и 9 октября, когда пошел на крайне необычный шаг, составив всеобъемлющий меморандум о ведении войны на западе. Он указывал на необходимость немедленного начала военных действий на Западном фронте, потому что если война затянется, в нее могут вмешаться США[1015]. Несколько недель спустя он выразился в этом отношении еще более недвусмысленно: «Америка из-за своих законов о нейтралитете еще не представляет для нас опасности. Усиление наших врагов с помощью Америки еще не приняло заметных масштабов. Позиция Японии еще не определилась… Все указывает на тот факт, что ситуация нам благоприятствует, но не исключено, что через полгода это будет уже не так»[1016]. При этом Гитлер был отнюдь не уверен в своем новом восточном союзнике. Гитлер подозревал, что в случае затянувшейся войны на Советский Союз нельзя будет полагаться. Поэтому он потребовал немедленного наступления на Западном фронте, установив 12 ноября 1939 г. в качестве даты, когда вермахт должен будет перейти французскую границу.

Однако в армейском руководстве царили совсем другие настроения. В 1938 г. армию едва не довела до бунта не перспектива войны с чехами, а большая вероятность того, что такая агрессия привела бы к войне с Великобританией и Францией. И именно с такой ситуацией теперь столкнулись немцы. Более того, несмотря на то что стремительная победа Германии над Польшей стала мировой сенсацией, несколько недель активных боевых действий выявили серьезные проблемы в поспешно собранной военной машине Гитлера. Из-за нехватки сырья, ограничившей производство вооружений в 1937 и 1939 г., Германия начала войну, не имея достаточных запасов оружия и боеприпасов. Предсказание Томаса о кризисе с боеприпасами немедленно подтвердилось[1017]. Всего за несколько недель боевых операций у люфтваффе серьезно истощился запас бомб. Ежемесячное потребление боеприпасов в Польше семикратно превышало производство в сентябре 1939 г.[1018] Из-за недостаточной подготовленности пехота не дотягивала до высоких стандартов, ожидавшихся от немецкой армии[1019]. В резервных частях третьего эшелона, составлявших значительную часть армии в военное время, наблюдались случаи паники. Внушало тревогу и то, что слабые места обнаружились даже во всячески превозносившихся новых танковых дивизиях. Коэффициент выбытия в пестром сборище их машин был весьма высок. Менее чем через месяц боев четверть первоначально имевшихся танков была либо подбита, либо вышла из строя[1020]. Устаревшие танки Pz-I и Pz-II, которыми по-прежнему было оснащено большинство танковых дивизий, явно не годились для войны на Западе. Во Франции ожидался грозный 32-тонный танк Char В – самая тяжелая и лучше всего вооруженная боевая машина в мире. По крайней мере на бумаге, французская, британская, голландская и бельгийская армии не уступали вермахту в численности и оснащенности. Более того, план нападения на Францию, поспешно составленный верховным армейским командованием осенью 1939 г., выглядел совершенно неубедительно[1021]. Он представлял собой невыразительную версию плана Шлиффена, предусматривавшую прорыв германской армии к побережью Ла-Манша с тем, чтобы обеспечить люфтваффе и флот базами для нападения на Великобританию. Даже если бы вермахт сумел дойти до Ла-Манша, этот план ничего не говорил о том, каким образом разгромить французскую армию. Германии пришлось бы вести затяжную войну на истощение против двух сильных врагов, опирающихся на экономические ресурсы США.

Браухич, главнокомандующий армии, и его начальник штаба генерал Франц Гальдер требовали передышки[1022]. Они были готовы воевать с Францией, но им требовалось время для того, чтобы переоснастить свои потрепанные части и ускоренными темпами обучить еще миллион призывников. Теперь, когда польский вопрос был решен к полному удовлетворению Германии, западные державы могли бы вернуться за стол переговоров еще до начала серьезных боевых действий – на это немецкие генералы тоже могли надеяться. Однако Гитлер не желал давать никаких отсрочек. Пока армия старалась переправить свои дивизии на запад, фюрер твердо стоял на том, что наступление должно начаться в первых числах ноября. Реакцией на это невероятное требование стал ропот среди армейской верхушки в Цоссене[1023]. Заговорщики, в сентябре 1938 г. планировавшие переворот, возобновили свои приготовления. Генерал Гальдер объехал командующих тремя германскими группами армий с тем, чтобы прозондировать их отношение к немедленному нападению на Францию и к возможному свержению нацистского режима силами армии. В свою очередь, Гитлер все сильнее приходил в ярость. Его давняя неприязнь к классу потомственного офицерства вылилась в открытое презрение. По мере того как приближалась запланированная дата наступления на Западном фронте, напряжение обострялось до крайнего предела. 5 ноября Браухич добился личной встречи с Гитлером с целью убедить его в невозможности успешного наступления. В поддержку своего мнения Браухич привел сведения, предоставленные генерал-квартирмейстером генералом Эдуардом Вагнером, которые свидетельствовали о недостаточной оснащенности армии[1024]. В ответ он получил взрыв гнева. Нетерпеливо выслушав доклад Браухича, Гитлер обрушился на него с уничижительной тирадой[1025]. После этого Гитлер еще несколько часов находился в крайнем возбуждении, выходя из себя из-за «саботажников в армейском командовании». В свою очередь, Браухич уходил от него, дрожа от шока. Хотя он лично не участвовал в заговоре, он немедленно уведомил об обвинениях Гитлера своего начальника штаба, в том числе отметив, что Гитлер «осведомлен о настроениях в Цоссене и решительно намерен пресечь их». Гальдер впал в панику. Опасаясь того, что гестапо проникло в замыслы заговорщиков, он уничтожил все компрометирующие его планы. Лишившись поддержки со стороны начальника штаба армии, менее высокопоставленные мятежники вместе с ней утратили и точку опоры. Путч сорвался, и ряды армейских заговорщиков пришли в расстройство. В свою очередь, Гитлер находился полностью в курсе того крайнего напряжения, к которому привело его решение о войне, причем не только среди военных. 27 августа 1939 г., выступая перед партийными аппаратчиками, он заявил, что каждый, кто не верит в то, что его решение начать войну мотивировалось не любовью к Германии, может убить его[1026]. Впоследствии Гальдер признавался одному из своих ближайших сотрудников, что осенью 1939 г. он приходил на почти ежедневные встречи с Гитлером с твердым намерением «пристрелить Эмиля» (так заговорщики называли между собой Гитлера). С этой целью он носил в кармане заряженный пистолет. Фюрера спасла лишь кровь многих поколений солдат, которая текла в жилах Гальдера. Генерал не мог заставить себя убить человека, которому принес клятву личной верности.