На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль

Вадим Аркадьевич перешагнул через него, как через полено…

Равнодушно — его удивить было трудно.

— Ну, хватит, — сказал эсер. — Будьте мужчиной…

Боря поднялся. Сел, прислонясь к теплой печке:

— Помогите. Кажется, пуля застряла… не вышла.

— Кто? — кратко спросил Ениколопов.

— Ивасюта… из браунинга.

— Значит, — усмехнулся Ениколопов, — без меня лучше ладите?

Боря начал стягивать намокший в крови рукав:

— Вадим Аркадьевич, я истекаю кровью… помогите!

Ениколопов показал пальцами на свой локоть:

— Ерунда! Зажмите вот здесь… видите? И перестанет…

— Но вы хоть посмотрите… — умолял Боря, отчаявшись.

Ениколопов отвернулся от него — встал задом к гимназисту:

— Я лечил, никогда не отказывая, революционеров. Но я еще никогда не лечил и не буду бандитов!

Боря смотрел на затылок создателя партии «безмотивцев». Курчавились там жесткие завитки — Ениколопов теперь отращивал пышные волосы, как театральный рецензент, угодник молоденьких актрис.

— Неправда! — выкрикнул Боря в этот затылок. — Врач не имеет права отказать в помощи. Обещаю, что больше не вернусь к Ивасюте!

— А — куда? — спросил Ениколопов.

— К вам, — тихо ответил Боря, — я тоже не вернусь.

— Тогда… чего вы пришли?

— Мама ведь не выдержит, когда увидит меня в крови…

— А я, — сказал Ениколопов, — я тоже не выдерживаю!

Он сел за стол. Грохнула дверь. Боря ушел.

— Вот так, котята, — сказал Вадим Аркадьевич. — Без меня вам будет плохо. Вам казалось, что я вас обделил? Решили сами добычу дуванить? Ничего, еще прибежите… молочка попить! Из моего блюдечка с красной каемочкой… Ишь вы, расшалились!

Начались странные дела на Руси: приходит в сберкассу старушка, каких много, и забирает из кассы скудные сбережения.

— Только, пожалуйста, прошу золотом, — говорит она, — будьте уж вы, молодой человек, столь любезны к просьбе старухи…

Является в Государственный банк отменный господин.

— Мне золотом, — говорит он. Выписывают жалованье рабочим на заводе.

— Долой бумажки — гони золотом! — требуют рабочие.

Приходят чины министерства финансов к домовладельцу.

— Пора, — заявляют они, — пора, сударь, налоги платить.

— Налоги-то? Ну как же, понимаю… Только не дам!

— Товарищи! — выступали ораторы на митингах. — Не признаем никаких займов царизма у Европы; эти займы идут на борьбу с народом. Забирайте свои деньги из банков! Никогда не храните своих денег в сберкассах! Этим вы укрепляете строй самодержавия, и пусть царь обернется перед лицом Европы злостным банкротом…

Россия накренилась — граф Витте подставил свое могутное плечо, удерживая империю от обвала. Золото утекало из царских сейфов — миллион за миллионом, правительство было в панике. Никто не знал, что делать. Каждый ведь россиянин вправе потребовать золотом, как это и подтверждено на бумажных деньгах, по курсу! И вот после войны, стоившей России два с половиной миллиарда рублей, — вдруг катастрофа полного банкротства империи… Витте решился.

— Для начала, — сказал, — арестуйте все редакции газет, опубликовавших «Финансовый манифест», хотя бы даже в выдержках…

Удар пришелся и на большевистскую газету «Новая жизнь», и не было еще короче резолюции царя, которую он радостно начертал на докладе о разгроме редакций. «Наконец!» — написал Николай.

Третьего декабря Совет петербургских рабочих депутатов собрался на свое пятьдесят второе совещание.

Двери Вольно-экономического общества, где происходило это совещание, раскрылись — закатилась в них мощная грудь исправника.

— Спокойно, господа, спокойно. Прошу всех встать и следовать на выход…

Всех членов Совета — двести шестьдесят семь человек — арестовали. Руководил этой операцией лично Дурново, который в эти дни натиска на революцию засыпал губернаторов строгими приказами об аресте в провинции всех вожаков движения. «Власть исполнительная да действует решительно, без колебаний…»

— Провокация, — сказал Мышецкий. — Не отвечать!

А 6 декабря — праздник: день святого Николы (все Николаи — от царя до дворника — пребывают в именинниках). Фабрики и заводы не работали, вывешивали повсюду царские флаги.

Утром уренчане услышали звяканье шпор — это появился на улицах жандармский капитан. Дремлюга понюхал воздух, прошелся по Влахопуловской, отогнул доску в заборе, застрял на минутку толстым задом в проеме, вильнул фалдами шинели и… скрылся!

Сергей Яковлевич с утра совершил прогулку по Уренску в санках. Запахнувшись полностью, прокатился по главным улицам. Пусть все видят: власть на местах — и озирает. Оком недреманным!

День предвещал быть обычным: базар был велик, много понаехало подвод из уездов. Торговали, как всегда, лавки и питейные заведения.

Одно не понравилось князю: на перекрестках быстренько распивали водочку типы, на которых уже пробы ставить негде. Рвань и голь, опухшие от пьянства и холода синие морды, заплата на заплате, блоха через вошку скачет. Заметив губернаторский выезд, некоторые кричали Мышецкому — хрипло, но дружелюбно:

— Привет, начальничек! Ты уж, родима-ай, не выдавай…

Потом к Мышецкому подлетел какой-то дядя, вполне приличный, и подмигнул, как рыбак рыбаку (ноготь у дяди на пальце был изъят кем-то или чем-то, он этим пальцем под носом водил).

— Не узнаете? — спросил. — Вот где довелось встретиться…

— Постойте, постойте… — припоминал Сергей Яковлевич.

— Как же! — помог ему тот. — Кафе Бауэра в Берлине помните? Вы меня еще вином угощали, потом ученик Бутлерова подсел. Вы своего товарища подхватили, и вот… С Николиным днем, князь!

— Сударь, — построжал Мышецкий, — что за фокусы?

Берлинский шпик раскланялся перед санками губернатора:

— Теперь по долгу службы могу признаться, что мы, честные филеры, ведем не оседлый, а кочевой образ жизни. Чтобы не примелькаться… К тому же и революционеры тоже кочуют. Сегодня Берлин, а завтра Уренск: шансы для уловления их возрастают!

— Кто вас сюда направил? — спросил Мышецкий.

— Департамент. За границей мы по тридцать рублев с головы имели. Высокий стиль! Опять же и знание языков ценится.

— Трогай! — крикнул князь кучеру. — Что стал?

— Я думал — знакомца встретили… Пошто бы не поговорить?

В кухмистерской князь купил пышный торт, поехал домой.

А шпик проследил машинально за Ениколоповым, остро завидуя эсеру: «Ишь, барин какой! Небось, как привилегированный, рублев одиннадцать кажинный месяц от казны имеет… За что, господи?»