Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить - Монтегю Родс Джеймс

– Выпало? – возмущался старый Палмер, – У тебя, что руки – крюки? Почему нигде больше ничего не вываливается, а тебя возьми и вывались!. – Всё выглядело так, будто замазку вытолкнули чем-то. Он взял вывалившийся кусок, я тоже тихонько и незаметно поднял кусок, который лежал прямо возле ограды, в трех или четырех футах от неё, он еще был сырой. Этот старый олух царя небесного уставился на свой кусок, стоит и смотрит, а потом поворачивается ко мне и говорит, – А ну, ребята, скажите, вы были здесь, когда всё это вывалилось? – Нет, – говорю я, – нас здесь не было, господин Палмер, мы только что подошли. – Пока я с ним разговаривал мой приятель, Эванс его звали, возьми и загляни в ту самую щель. Я краем глаза за ним наблюдаю, смотрю, у него глаза на лоб полезли, он резко отпрянул от зазора и сразу к нам, говорит, – Там кто-то есть. Я видел, там что-то блестит. – Что вы там еще выдумали, сорванцы окаянные! – заворчал старый Палмер. – В общем так, у меня нет времени на весь этот балаган. Вильям, иди за материалом и доделай всё как надо, если ты этого не сделаешь, у нас будут неприятности, – говорит он.

Рабочий сделал, что ему приказали, и ушел, а вслед за ним и Палмер, остались там только мы вдвоем с Эвансом. Я говорю ему: Эванс, ты, действительно, там что-то видел? – Да, – ответил он. – Ей Богу, не вру. – Тогда я говорю: Давай туда засунем какую-нибудь палку и пошурудим. – И мы стали искать среди обломков дерева и щепок, которых там вокруг много валялось, подходящую, но все были большие. Эванс вдруг вспомнил, что у него с собой ноты, то ли гимн какой-то, то ли молитва, сейчас не скажу, так вот, он свернул их трубочкой и засунул трубочку в щель. Потом еще раз, и еще. Два или три раза он так делал, ничего. – Дай мне, салага, – говорю, я тебе покажу как надо. Теперь за это дело взялся я. И опять ничего, полная тишина. Затем. Не знаю, почему мне это пришло в голову, только я наклонился, как раз над самой этой дырой, засунул два пальца в рот и как свистну. Вы наверняка знаете, как сильно можно свистнуть при помощи пальцев. После этого мне показалось, что там внутри что-то начало ворочаться, я говорю тогда Эвансу: – Давай! Бежим отсюда, что-то мне тут не нравится! – Ой, испугался, – говорит он мне. – Дай-ка сюда. – После этого берет свои ноты, свернутые трубочкой, и засовывает их глубоко в щель. Я смотрю на него, и, знаете, бледней чем он тогда был, я никого в своей жизни никогда ни до этого, ни после этого не видел. – Уорби, – говорит он. – Меня кто-то схватил, там кто-то есть. – он вел себя так, словно действительно кто-то вцепился в его ноты и держит. – Ладно тебе, – говорю, – давай, вытаскивай свои ноты или брось их, пусть торчат, и пойдем отсюда. Он схватился за них, потянул и… все-таки вытащил. Но не всю трубочку целиком, а большую её часть, конца не было, его кто-то оторвал. Эванс смотрит на свои ноты, где-то секунду стоял и смотрел, а потом начал хрипеть, сипеть, словно ему воздуха не хватает, бросил свои ноты, и мы оба со всех ног бросились бежать, только нас там и видели. Когда мы уже были далеко, Эванс говорит мне. – Ты видел мои ноты. – Нет, – говорю, я видел только то, что от них осталось. – Это я тоже видел, – сказал он, – но они еще к тому же были какие-то мокрые и черные! Так вот, может отчасти из за страха, который мы пережили, а может потому что эти ноты должны были нам понадобиться через день или два, и мы прекрасно понимали, если наш органист узнает о том, что мы их потеряли он нам такую взбучку устроит, – не обрадуешься, мы об этом случае никому не рассказывали, я тогда думал, что рабочие когда вернулись, смели вместе с остальным мусором тот клочок, что остался от наших нот. Но Эванс, если его хоть сейчас спроси о том, что произошло в тот день, упорно будет доказывать, что он видел оборванный конец этой трубочки, и тот был мокрый и черный.

После этого происшествия, – продолжал Уорби, – мы стали держаться как можно дальше от той могилы, поэтому мы толком не знали, когда закончился ремонт в хоре. Из обрывков разговора рабочих, который нам удалось подслушать, мы поняли, что те столкнулись с каким-то препятствием, и что их начальник, господин Палмер, сам решил взяться за работу. Немного позже я случайно увидел, как господин Палмер стучался в дверь дома настоятеля и как дворецкий открыл дверь и впустил его. Через день, или что-то около того, из слов отца, который случайно проговорился за завтраком, я понял, им нужно сделать что-то не совсем обычное после утренней службы на следующий день. – Эх, как бы я хотел, чтобы это было сегодня, – добавил отец. – Не вижу никакого смысла в том, чтобы подвергать себя опасности. – Отец, – говорю ему, – а что будет завтра в церкви? – Он поворачивается ко мне со свирепым выражением на лице, таким я его никогда раньше не видел, ведь по природе он был очень уравновешенный и спокойный. – Сын мой, – говорит он. – Я попрошу тебя не лезть ко мне со своими разговорами, по крайней мере, это просто невежливо. Что я собираюсь делать в соборе или чего я не собираюсь делать там, – это тебя не касается, но если я завтра увижу, что ты там торчишь без дела после своих занятий, то я тебе такую оплеуху залеплю, что полетишь домой как угорелый. Ты меня понял? После этого я перед ним очень извинялся за свою бестактность, и тут же сразу побежал к Эвансу выкладывать все их планы. Мы-то знали, что там, в самом углу поперечного нефа, была лесенка, ведущая наверх, с помощью которой можно было попасть в трифорий[346]. Все эти дни дверь туда была почти всегда открыта. Даже в том случае, если её закроют – мы все равно знали, что ключ прячут под половиком, который лежал тут же под дверью. Так что мы решили пропустить наши занятия в хоре и на следующее утро, после того как все другие мальчишки уйдут по домам, незаметно забраться наверх по лестнице и посмотреть из трифория, что они собираются делать.

В эту ночь я спал без