Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

Люсьен, как только тот вышел из Сент-Пелажи, поручил его тайному надзору господина Крапара, начальника полиции министерства внутренних дел. Было доказано, что господин Кофф не имел никаких сношений с либеральными газетами; что же касается обвинений его в связях с правительственным комитетом Генриха V, то министр посмеялся над этим в присутствии самого Коффа.

– Дайте им несколько луидоров, мне это глубоко безразлично, – заявил он Коффу, сильно смутив его этим предложением, так как случайно новый чиновник оказался порядочным человеком.

На протестующие возгласы Коффа министр ответил:

– Я вижу, в чем дело: вы хотите какой-нибудь подачки, которая заткнула бы рты авторам анонимных писем, сверхштатным чиновникам, завидующим тому, что господин Левен предоставил вам эту должность. Ну что же, – обратился он к Люсьену, – выдайте ему за моею подписью разрешение снимать во всех канцеляриях срочные копии с бумаг, дубликаты которых могли бы понадобиться личному секретариату.

Но тут министру доложили, что из Испании получена телеграмма.

Телеграмма эта сразу оторвала Люсьена от обсуждения внутриведомственных вопросов и заставила его сесть в кабриолет, помчаться в контору отца, а оттуда на биржу. Как и всегда, он не вошел в здание биржи, а стал поджидать новостей от своих агентов, расположившись в ближайшей книжной лавке и просматривая новые брошюры.

Вдруг он увидал трех отцовских слуг, которые искали его повсюду, чтобы вручить ему коротенькую записку:

«Бегите на биржу, войдите туда сами, приостановите всю операцию немедленно. Велите перепродать, хотя бы с убытком, после чего приезжайте скорее поговорить со мной».

Распоряжение сильно удивило его. Он помчался на биржу, исполнил не без труда поручение и поспешил к отцу.

– Ну как? Отказался от сделки?

– Полностью. Но зачем понадобилось отказываться от нее? По-моему, дело замечательное.

– За очень долгий срок это – лучшее наше дело. Можно было заработать триста тысяч франков.

– Почему же в таком случае вы отказались? – с любопытством спросил Люсьен.

– Право, не знаю, – хмуро ответил господин Левен. – Ты узнаешь это от своего министра, если сумеешь его расспросить. Беги, успокой его: он сходит с ума от тревоги.

Выражение лица господина Левена только увеличило любопытство Люсьена. Он помчался в министерство; господин де Вез поджидал его, запершись на ключ у себя в спальной и расхаживая из угла в угол в глубоком волнении. «Вот самый робкий из людей», – подумал Люсьен.

– Ну как, друг мой, удалось ли вам приостановить операцию?

– Вполне, за исключением бумаг на десять тысяч франков, приобретенных по моему поручению Бульоном, которого я не мог разыскать.

– Ах, дорогой друг, я пожертвовал бы пятьюстами франками, пожертвовал бы даже тысячефранковым билетом, лишь бы заполучить обратно эту мелочь и вовсе не быть замешанным в дело, вызванное проклятой депешей! Не можете ли вы откупить эти десять тысяч франков?

Всем своим видом министр говорил: «Поезжайте».

«Я ничего не узнаю, если не вырву у него секрета сейчас, когда он совсем не владеет собой».

– Право, я не знаю, куда мне ехать, – сказал Люсьен с видом человека, которому не хочется снова садиться в кабриолет. – Господин Бульон обедает в городе, так что я самое позднее часа через два смогу поехать к нему, а затем поискать его где-нибудь около кафе Тортони. Но угодно ли вашему сиятельству объяснить мне, из-за чего я столько старался и из-за чего мне придется погубить целый вечер?

– Мне не следовало бы говорить вам об этом, – ответил его сиятельство с глубоко встревоженным видом, – но я уже давно не сомневаюсь в вашем благоразумии. Кое-кто приберегает это дело для себя: я чудом узнал об этом, – добавил он с выражением ужаса на лице, – узнал совершенно случайно. Кстати, я попрошу вас оказать мне завтра любезность и купить хорошенькие дамские часики.

Министр подошел к письменному столу и достал из ящика две тысячи франков.

– Вот две тысячи франков, постарайтесь достать что-нибудь получше; если понадобится, дайте и три тысячи. Можно ли за эти деньги достать приличную вещицу?

– Я думаю.

– Ну так вот, эти хорошенькие женские часики с золотой цепочкой вместе с одним из нечетных томов Бальзака – третьим, первым, пятым – надо доставить через надежные руки госпоже Лаверне, на улицу святой Анны, дом номер девяносто. Теперь, когда вы знаете все, мой друг, еще одна просьба к вам: не оставляйте дела законченным наполовину – достаньте мне обратно эти десять тысяч франков, чтобы ни один из тех, кому этим ведать надлежит, не мог сказать или, по крайней мере, доказать, что я или кто-нибудь из моих заработал хоть безделку на этой депеше.

– Ваше сиятельство, можете не беспокоиться на этот счет: все будет исполнено, – сказал Люсьен, откланиваясь как можно почтительнее.

Ему не стоило никакого труда разыскать господина Бульона, который преспокойно обедал у себя дома, на четвертом этаже, с женой и детьми; обещанием уплатить разницу при перепродаже в тот же вечер, в кафе Тортони, что могло выразиться в сумме от пятидесяти до ста франков, все следы операции были уничтожены, и Люсьен короткой запиской поставил об этом в известность министра.

Люсьен приехал к отцу лишь под самый конец обеда; возвращаясь с площади Побед, где жил господин Бульон, на Лондонскую улицу, он был очень весел; посетить вечером салон госпожи Гранде было для него теперь сущим пустяком. Этим подтверждается истина, что люди, имеющие врага в лице собственного воображения, перед предстоящим им трудным делом должны много работать, а не размышлять.

«Я буду говорить ab hoc et ab hac[102], – решил Люсьен, – и высказывать все, что мне только придет в голову, не считаясь с тем, хорошо это или дурно. По-моему, нужно действовать именно так, чтобы показаться остроумным этой прекрасной особе, госпоже Гранде. Ибо надо сперва блеснуть, а затем уже проявить свои нежные чувства: к подарку обычно относятся с презрением, если это не очень ценный предмет».

Глава сорок седьмая

– Мама, простите мне все пошлости, которые я буду сегодня с пафосом произносить, – сказал матери Люсьен, расставаясь с нею около девяти часов.

Войдя в особняк Гранде, Люсьен с любопытством рассматривал швейцара, двор, лестницу – всю обстановку, в которой отныне ему предстояло вращаться. Все было великолепно, дорого, но слишком ново. Только в передней немного потертые голубые бархатные ширмы с золотыми гроздьями как бы говорили посетителям: «Мы богаты не со вчерашнего дня»; однако какой-нибудь Гранде думает скорее о спекуляции на ширмах, чем о том, что они говорят посетителю в передней.

Люсьен застал госпожу Гранде в небольшом обществе; в изящной круглой гостиной, где она в этот час принимала гостей, сидело семь-восемь